Концерт в космической бездне, на Марсе

На страницах газеты «Аргументы неделi», начиная с ее первого номера, звезды политики, культуры и шоу-бизнеса проходят сеансы психологического анализа в кабинете известного психолога Рамиля ГАРИФУЛЛИНА. Сегодня он беседует с музыкантом Михаилом Турецким.

– Я чувствую, что вы многое пережили в последнее время: и горе, и успех.

– Да, тяжело было работать эти три месяца, потому что у мамы случился инсульт. Она тяжело боролась за жизнь. В итоге возраст взял свое. Ее не стало. Моя мама всегда говорила, что деревья умирают стоя, и боролась до самого конца.

(Я почувствовал, что на протяжении всего сеанса мой пациент защищался обратным чувством. То есть он излучал не страдание, которое в действительности, по-видимому, было, а оптимизм. – Прим. Рамиля Гарифуллина.)

– Вы с матерью до сих пор в диалоге?

– Конечно. Ведь прошло совсем немного времени, как ее не стало.

– Она вам снится?

– Да. Но не мучает. Говорит, что все в порядке. За меня, мол, не беспокойся.

(Считается, что нехорошо, когда умерший беседует с вами во сне, тем самым он как бы зовет с собой. Но это заблуждение. Сновидение – это всегда форма снятия беспокойства и напряжения, которое не состоялось наяву. Исключение составляют лишь случаи, когда диалоги с умершими систематически преследуют пациента и занимают все время сна.)

– Вас беспокоят еще какие-то сновидения?

– 15 лет назад погибла моя жена. Она иногда мне снится.

(Я почувствовал, что мой пациент не желает глубоко раскрывать эту психическую травму прошлого. Анализировать защиту сублимацией, то есть вытеснением этой трагедии в подсознание, я не стал в силу ограниченности времени.)

- Мне иногда кажется, что я и в контакт могу с ней войти.

(По-видимому, эти внутренние диалоги с умершей супругой также носят психосаморегулирующий характер, то есть облегчают страдания моего пациента.)

– Еще снится разная экзотика. Например, выступление на Марсе, где нет ни одного человека в зале.

(Это сновидение вызвано профессиональными издержками моего пациента. Он как продюсер сильно переживает по поводу реализации билетов.)

– Разная бредятина снится. Но бывают и ужасные сны. Говорят, очень плохо, когда снится, что у тебя зубы выпадают.

– Это страх потерять здоровье, вызванный тем, что вы очень много работаете, истощаетесь, переживаете?

– Наверное. У нас все артисты очень много работают, а я ведь и артист, и продюсер одновременно, и это удваивает нагрузку. Но бывают и приятные сновидения. Я могу, например, проснуться, понять, что мне интересен этот сон, и, снова уснув, вернуться на сюжетную линию.

– Мама радовалась вашим успехам в последнее время?

– Конечно.

– Как мама говорила о вашем успехе?

– Для нее не важно было появиться в Кремле, и чтобы вокруг нее были люди, знающие, что она моя мама. Она сдержанно относилась к моему успеху. Ее намного больше волновала его оборотная, тяжелая сторона.

– А как отец оценил ваш успех?

– Когда я сказал ему: «Папа, у нас три аншлага в Кремле! За 10 дней все продано». Он не ответил: «Ой, как хорошо сынок», а сказал: «Мальчик, у тебя, наверное, много врагов и завистников. Будь аккуратней!» Когда я стал первые деньги зарабатывать, он мне говорил: «Заработал три рубля – два отдай». – «Почему два, а не один?» – «Хочешь долго жить – отдай два». Родители радовались, конечно. Сегодня я навещал отца. Говорил ему: «Ты прожил большую жизнь и должен понимать, что только в сказках любящие уходят в один день. Живые должны жить».

– По-видимому, потерю матери вы еще до конца не осознали из-­за того, что загружены ответственными выступлениями в Кремле? А когда расслабитесь, все это проявит себя…

– Нет, нет.

(Защита отрицанием.)

Моя мама нас с братом очень пожалела, дала адаптироваться – три месяца болела, не внезапно умерла. Когда она сказала нам, что должна умереть, это был такой мощный удар! Точно такой же, наверное, как и когда все закончилось. Я очень хотел ее надуть как шарик снова. И врачи старались. Мы сделали все, что могли. Но все зависело от ее сил. Мама прожила большую сложную жизнь. Она из белорусского местечка. В 40­м году, за десять месяцев до начала войны, мой отец вывез ее оттуда в Москву. Случайно приехал – случайно увез. А потом зашли немцы и всех ее родных уничтожили. Этот стресс был в ней всю жизнь.

(И все-таки мой пациент должен быть готов к более болезненному осознанию потери своей матери, которое может произойти после рабочего аврала.)

– Вы согласны, что конфликты детства, взаимодействие с родителями оказывают существенное влияние на формирование личности?

– Согласен. Мне очень повезло с родителями. Сегодня я могу гордиться своим отцом. У него абсолютно светлый ум. Он участник прорыва Ленинградской блокады. Я считаю, что многим: сильной волей, выдержкой, жизнелюбием, целеустремленностью – я обязан моим родителям. Они меня всегда поддер­живали морально. А судьба вывела по четкому сюжету туда, где я сейчас нахожусь. Многие соскочили с профессии и ушли зарабатывать деньги. А я как бы предчувствовал, что всегда заработаю столько денег, сколько мне будет нужно. Потому что у меня есть темперамент, жажда жизни, воля, выносливость.

(Мой пациент владеет самопсихоанализом и частично осознает и выражает роль родителей в формировании своей психики.)

– А как вы переносили стрессы раньше? Например, в детстве?

– Понимаете, закомплексованность советских детей в большинстве своем связана с социальным происхождением. С коммунальной
квартирой, с непрестижностью всего, что происходит вокруг тебя. И рождаются некие комплексы, неуверенность в себе.
В советское время это могло быть связано и с моим еврейским происхождением.

(Я почувствовал, что комплекс национальности оставил ощутимый след в его психике.)

Это тоже было, мягко говоря, непрестижно и неактуально.

(Мой пациент не пожелал более радикально выражаться на этот счет, а проявил свою мудрость и сдержанность.)

– Вы страдали комплексом национальности?

– Ну, не только.

(Защита дезориентацией, то есть переходом на другую тему, на анализ других комплексов, которые, на взгляд пациента, менее психотравматичны.)

Я не могу сказать, что рос закомплексованным ребенком, но аура внутреннего недовольства собой и тем, что происходит, была. Да она и сейчас есть. И, наверное, с этим связано то, что мне сложно вспомнить радостные эпизоды детства. Хотя мне грех жаловаться, у меня были любящие родители. Это уже, так сказать, не детдомовское детство. Отцу уже исполнилось 50, когда я родился, но он замечательно держался всю мою жизнь и сейчас, в 94 года, в нормальном состоянии. Это меня и вдохновляет. Когда он привел меня в музыкальную школу, педагог сказал, что хорошо, если бы отец пришел. А я подумал: елки-­палки, что же у меня такой папа, которого за деда принимают? Это, конечно, немножко подгруживало. Мама постоянно болела. Было ощущение неуверенности. Но моя генетика при всей этой закомплексованности очень крепкая и мощная. Отец вон до сих пор катается на лыжах и на коньках. Мой дед по папиной линии был кузнец. А кузнецы – это вообще неслабые люди. Правда, умер дед очень молодым, от воспаления легких, тогда ведь не было антибиотиков.

(Я почувствовал, что мой пациент сильно хочет быть похожим на отца крепким здоровьем и долголетием.)

– Давайте вернемся к комплексам вашего детства.

– Есть комплекс, который проявился в детстве. Я сдавал экзамен по фортепьяно. Тогда я пришел в пятый класс хорового училища, где вообще-то обучались с первого класса. Меня прослушали и приняли. Потому что, наверное, действительно в детстве был яркий голос и музыкальные данные. Я учился на флейте, фортепьяно. Но едва-едва, двумя пальцами, умел играть. А мальчики, которые учились со мной в одном потоке, в пятом классе уже исполняли Рахманинова и Чайковского. Это был первый большой комплекс отставания. Но иногда этот комплекс дает тебе какие-то сумасшедшие силы, стимулирует.

(Мой пациент задумался, что-то вспомнил.)

– Что вы вспомнили?

– Первый экзамен по фортепьяно. Позор! Я парень гордый и честолюбивый. Мне хотелось бы играть не хуже других, а у меня от страха начинала подрагивать рука на экзамене. Комплекс догоняльщика – отстающего. Это долго во мне сидело.
И сейчас вспомнил почему-то.

(По-видимому, мой пациент до сих пор отрабатывает этот комплекс. Потому целеустремлен, энергичен и достиг вершин в своем творчестве.)

– Я почувствовал, что вы умеете давать себе внутреннюю установку и жить сегодняшним днем?

– Да. Потому что я читал умные книги, связанные с иудейской религией. Там написано, что человек не должен заглядывать глубоко в будущее, не имеет права подпитываться прошлым опытом, а должен максимально правильно прожить сегодняшний день.

(Хорошо, если это действительно умение жить сегодняшним днем, а не блокировка скрытых напряжений, которые просто игнорируются, загоняются вглубь, а потом могут вырваться наружу.)

Это мудрость пяти последних тысячелетий. Она работает, потому что человек, который осмысленно и по максимуму проживает сегодняшний день, не думая о завтрашнем, не ковыряясь в прошлом, получит твердое завтра. И прошлое, как правило, у него тоже гармоничное. Сейчас конкретно меня волнуют предстоящие концерты в Кремле.

– Давайте, проанализируем это ощущение. С одной стороны, предвкушение лавров, а с другой – волнение, и вы в плену своих комплексов детства?

– Есть такое понятие «микс- фильмс» – смешанное чувство. Потому что эта история в целом позитивна, но накладывает огромную ответственность. Как в свое время Иосиф Давыдович Кобзон сказал: «Легко ли моему сыну жить на свете, ведь фамилия Кобзон накладывает на него определенную дополнительную ответственность?» То же самое, честное слово, без кокетства, для меня этот успех.

(Смешанные чувства – это всегда нагрузка для психики.)

– Ваша психика не может объективно воспринять это?

– Спрашиваешь себя, а почему такой успех? Ведь мы ничуть не выше, не лучше других. Просто кто-то нас использует сверху, как марионеток, для того, чтобы делать или этот праздник, или это шоу, или этот конфликт, или, наоборот, наводить мосты дружбы и любви между народами и растапливать лед. Сейчас я нахожусь в раздумье. А плохие мысли от себя гоню, потому что дни наполнены потрясающим, искрометным, сумасшедшим творчеством, необыкновенным креативом, который неожиданно спускается тебе на голову.

(По-видимому, умелое и мудрое сочетание самокритики и самопрезентации в моем пациенте является главной формулой его обаяния.)

– Ваша психика наполнена предвкушением успеха?

– Нет, не в этом дело. Мы устали, ведь за осень объездили уже 45 городов. Но приобретается колоссальный опыт взаимодействия с публикой. Ты нарабатываешь необыкновенную уверенность, что нужен людям. А с другой стороны, конечно, чувствуешь ответственность.

Мне говорят: а как ты справляешься с этой славой, деньгами? Да элементарно. Понимаю, что это все временные ценности. Лучше и не взлетать так высоко, потому что неизбежно придется опускаться.

(Самопрезентация сменяется самокритикой. В этом феномен живости и обаяния психики моего пациента.)

– По-видимому, вы ориентируетесь на личностей, которые имеют мировой успех, и вам до них еще далеко?

– Может быть. Но завоевать Россию нашим форматом было сложнее, чем западный рынок. В Европе нас понимают больше, чем здесь. И вдруг здесь такое обвальное понимание того, что мы делаем. Российская публика почувствовала и приняла не только наше творчест­во, но и человеческую позицию. Ведь люди на подсоз­нательном, интуитивном уровне нас оценивают, не только наши голоса слушают.

– А какие фантазии и мечты к вам приходят чаще всего? Голливуд, красная дорожка?

– Если честно, мы по Голливуду уже ходили. Пели в зале, где «Оскар» вручают. Мы уже и королеве Испании руку целовали. И президенты от нас в трех метрах сидели. Мы уже жили в самых лучших гостиницах, ездили на самых лучших автомобилях, были в самых лучших мировых клубах. Поэтому могу фантазировать, чтобы Бог не отнял талант и креатив. Потому что это самое страшное.

– И не было бы творческого кризиса?

– Вот, вот об этом... Профессия у нас – нести людям праздник, радость. Чтобы кто-то после нас продолжал. Я хочу создать школу, но не для богатых детей, а для талантливых.
И не за деньги, а бесплатную. То есть я либо сам ее буду содержать, либо какая-то структура будет мне помогать.

– А кем вы сами себя ощущаете?

– Я прежде всего музыкант и творец, человек искусства. А дальше я просто деятельная, наверно, амбициозная личность, которая все, что нужно, может сделать и всему научиться.

– И что вами больше всего движет?

(Задаю этот вопрос, предполагая, что мой пациент, возможно, старается снять комплекс неполноценности с помощью удовлетворения своего тщеславия.)

– Я думаю о пиаре. Сейчас даже начал с профессионалами на эту тему общаться. Но мне не нужно внимание, притянутое за уши. У нас есть настоящее творчество, а его люди чувствуют без всякой рекламы.

– Вы играющий тренер или член команды?

– Я лидер и на сцене, и за сценой и я член группы.

– Вы и член группы, и ее лидер?

– У нас ведь очень разнообразное искусство. И музыкантам, и певцам в определенной части программы нужна управляющая рука. Это моя первая функция. Вторая – я лидер программы. То есть я как бы конферансье. Мало того, мой конферанс имеет сумасшедший коммерческий успех. Меня очень часто приглашают вести мероприятия, дни рождения, вечеринки, но я не хожу, потому что много другой работы. Через свой конферанс я наработал умение держать компанию, создавать настроение в зале.

– То есть ты на одном уровне с другими артистами?

– Я пою вместе с ними. Мы равны. Иногда я исполняю соло, потом дирижирую, затем веду концерт, в какой-то момент провоцирую зал подпевать.

(Мой пациент вполне адекватно воспринимает свою роль в творческом коллективе. Пожалуй, именно в этом причина многолетней сплоченности хора.)

– Сценическая группа, которую видят зрители, в реальной жизни тоже группа? Или после выступления каждый сам по себе?

– Когда в Москву приезжала группа «АББА», они просили максимальную отдаленность друг от друга. Жить в разных гостиницах, лететь на разных самолетах. С нами, скорее всего, этого не произойдет. Нам очень повезло, что у нас мужская группа. У женщин, как правило, больше интриг, скандалов. Мы все пропитаны одной и той же идеей, сверхзадачей, все учились в Гнесинке. Мы очень много времени проводим вместе, но я не чувствую антагонизма.

Сначала я увидел бледного от усталости человека. Как только началась беседа, мой пациент оживился. Но двойственность и некая подвешенность чувств не покидала моего собеседника на протяжении всего сеанса. Более того, я обратил внимание на то, что некоторые его коллеги по хору бодры и счастливы. Поэтому на их фоне он показался менее жизнеутверждающим.
Я почувствовал, что мой пациент берет на себя всю нагрузку коллектива. Тем не менее, несмотря на свою усталость и пережитые потрясения, он старается выглядеть бодрым и жизнерадостным. И это ему удается, благодаря сильной воле и творческому восприятию жизни.

Аргументы неделi №34,
28 декабря 2006.
Источник

Назад в "Статьи"