Михаил Турецкий:
«Сейчас русские любят еврейскую музыку больше, чем евреи» 

«Еврейский хор под руководством Михаила Турецкого» стал заметным явлением в культурной жизни не только России. Популярность его объясняется кроме профессионализма исполнителей, разнообразием репертуара еще и каким-то внутренним, неповторимым духовным настроем, заражающим зрителей вне зависимости от места выступления. Да и сам коллектив называется теперь «Арт-группа «Хор Турецкого».

- Михаил Борисович, согласитесь, что  все-таки имя Турецкого ассоциируется с еврейским хором.

- Историческая миссия нашего творческого коллектива, который возник 15 лет назад, в том, что мы после 70 летнего молчания возродили традицию еврейской храмовой музыки в Москве, в московской хоральной синагоге. У нас у всех был колоссальный учебный опыт. Все мы выпускники лучших музыкальных ВУЗов: Гнесинки, консерваторий Москвы и Минска.  Еврейская духовная музыка – очень интересный пласт музыки. Она яркая, эклектичная, имеет мощную жизненную силу, энергетику, и она наполняла нас безумно. Но нам, людям с большими творческими амбициями, которым было чуть больше 20 лет, в какой-то определенный период работать только с духовной музыкой стало скучно. Наш репертуар начал расширяться и помимо духовной музыки появились светские композиции. Песни на языке идиш, израильская эстрада.

Но прошли еще год-два, и помимо этого  в нашем репертуаре стала образовываться новая музыкальная ниша: музыка всех времен и народов. Сначала это была «а капелла», что было в традиции хорового пения – без сопровождения или с фортепиано. А в дальнейшем появились и музыкальные инструменты. Гитара, синтезаторная группа, которая дает уже эстрадный аккомпанемент. Потом - эстрадный и симфонический оркестр и в результате сформировался такой репертуар, который уже не вписывался в рамки еврейского хора. В результате коллектив перестал существовать как фрагмент только еврейского искусства. Сегодня еврейский репертуар составляет у нас 10-15%. Хотя, конечно же, наше фирменное блюдо – еврейские песни. Но помимо этого есть французский и итальянский шансон, опера, оперетта, джаз, классика. Мы стали исполнять и советскую эстраду, и мировые шедевры. Сегодня у нас около 300 композиций разных направлений. Поэтому нас вполне могут пригласить к себе на корпоративную вечеринку, скажем, «Сбербанк России» или «Сургутнефтегаз», или еврейская община города Екатеринбурга.

- Могут пригласить или приглашают?

- Приглашают постоянно. У нас сегодня такой ангажемент, что физически человек  еле-еле может выдержать. Это порядка 320 выходов на сцену, из них 180 кассовых концертов в разных городах всего мира. От бывшего Советского Союза до Англии, Голландии, США, Израиля, Сицилии. Трудно перечислить, где мы не бываем. А главное, что произошло с нашим коллективом в последнее время, – его полюбила Россия и Украина до безумия, до фанатизма. И все города - от Петропавловска-Камчатского до Калининграда, от Мурманска до Ростова-на Дону, Сибирь, Урал, Зауралье, Юг России, Чувашия, Удмуртия, Татарстан, Поволжье, - все ждут, когда к ним снова приедет хор Турецкого, со своей роскошной трех часовой программой, включающей еврейские песни, которые теперь очень нравятся русским людям. А евреи на наших концертах  с удовольствием слушают джаз, советскую музыку, попсу, итальянскую музыку. Как ни странно, евреи свою музыку не сильно любят. Ее сегодня любят русские и в этом наше большое завоевание. Мы строим мосты дружбы между народами и растапливаем лед непонимания.

- Такой диапазон от духовной музыки до приблатненного шансона –   это не всеядность?

- Кто разбирается в этом деле, тот знает, что есть такое понятие – стеб, музыкальная шутка. У нас нет приблатненного шансона. У нас если и есть «Мурка», то само исполнение данной композиции превращает ее в народную песню и оперную арию, и мы ее преподносим как тему измены и неразделенной любви. Это, прежде всего кич и музыкальная шутка. Если люди видят за этим только блатную песню, то значит, что у них нет воображения, нет фантазии. А у нас с этим вообще нет никаких проблем. Мы уверены в том, что мы делаем. И наш уровень культуры и образования помогает нам точно понять, где мы балансируем на тончайшей грани приличия и неприличия, где вкусовщина и где безвкусица, где пустоцвет, а где цвет реальный. Поэтому мы себе позволяем то, что мы себе позволяем. И это сегодня находит отклик в сердцах уже миллионов людей.

- А осталось ли это  хором Турецкого?

- А это и есть хор Турецкого. Он так называется, потому что я создатель данной музыкальной концепции. Эта концепция – поющие люди. Самая главная несущая сила - голос. Мы собрали сегодня практически лучшие голоса Москвы и России. Все существующие в природе мужские голоса сегодня раскиданы у нас на 10 человек. Это и самый высокий между мужчинами и женщинами голос – тенор-альтино, и самый низкий, ниже в природе не бывает, бас-профундо. Есть пять сочнейших теноров разных оттенков, от оперного до опереточного, от джазового до рокового. Два баритона тоже различных направлений. Есть у нас бас – лауреат конкурса «Золотой Орфей». И в результате всей этой командой мы пишем мировую картину музыки. Это абсолютно самодостаточная группа, которая может реализовать любую музыку, написанную и в  15-м веке и в 20-м, и в 18-м и в 21-м.

- Какой национальности ваши певцы?

- В нашем коллективе чистый еврей только я, есть еще кое у кого «половинки» и «четвертинки» еврейской крови, остальные русские.

- Ваши слова:  «Я не очень люблю хоровое пение», по-моему, просто шокирующее заявление.

- Вот любят журналисты вырвать из контекста какую-нибудь фразу. Знаете, Карл Маркс, например, написал: «Поистине тяжелый, почти физический труд, как, например, труд композитора, возвеличивает человеческую личность». А у Брежнева в докладе дана эта цитата так:  «Поистине тяжелый труд возвеличивает человеческую личность». Да, я люблю высокопрофессионально отлаженное многоголосное хоровое пение, а групповое пение дилетантов за столом я терпеть не могу.

- А как надо понимать ваш принцип: «Я превращаю в жизнь творческий диктат»?

- Ну, уж вы мне приписываете такие слова... Да, я диктатор, но не Пиночет. Я диктатор творческий. Я настаиваю на своих музыкальных волеизъявлениях, и мои коллеги верят мне и никто, по сути, не спорит. Я иногда люблю собрать творческий консилиум, но сделать все по-своему. Потому что единоначалие в принятии решения очень важный момент.

- Еще одна цитата из вашей беседы: «Я бы мог один петь блатные песни и иметь колоссальный успех». Вы рассматривали такие варианты?

- В принципе мог бы. Я слышал об этом мнение своих поклонников. Когда я пою, скажем, композицию «Папиросы», они говорят: «Вы, Михаил Борисович, принесли свою вокальную карьеру в жертву своему коллективу», намекая на то, что у меня есть свой неповторимый музыкальный стиль. Не обязательно блатной. На самом деле, понимаете, у нас вся модная часть эстрады основана на дворовом пении. Популярные группы – «Звери», «Корни», «Иванушки-Интернешлн» поют дворовыми голосами, которые, так сказать, на душу ложатся. Они поют голосами, которые люди привыкли слышать, голосами, которыми можно спеть под гитару. Я могу исполнять композиции в любом стиле. В блатном, приблатненном и в классическом. Но я не индивидуалист в этом плане и мне намного интереснее управлять многокрасочной творческой машиной, чем строить свою сольную карьеру. Ей сегодня никого не удивишь, а такой музыкальный проект, который ни на что в мире не похож, моментально приковывает к себе внимание и сразу же вызывает интерес и расположение.

- Когда вы выступаете, вы заряжаете зал или заряжаетесь от зала?

- Я с годами выработал в себе принцип: максимально затрачиваться на сцене, не думая о том, что завтра и послезавтра опять концерты, и ты должен себя беречь, экономить, рассчитывать силы. В этом плане я никогда о завтрашнем дне не думаю, и это оказалось сильной стороной. Когда выходишь и работаешь максимально, как в последний раз, то люди отдают тебе в ответ сумасшедшую благодарность и энергию. Зал по 20-30 минут нас не отпускает. Мы уже даже говорим: «Концерт окончен. «Обыкновенное чудо» - это прощальная песня. Уходите». Они смеются и не уходят. И кричат – еще, еще! И в такой момент мы видим, как лучатся их глаза. Это трудно даже описать! И я говорю нашим зрителям, что обыкновенное чудо – это их глаза после концерта. Как будто с людьми поработали психиатр и косметолог одновременно. Самой высокой пробы. Морщины разглаживаются, глаза сияют, в складках рта вместо суровости и сосредоточенности появляется улыбка. И вот в этот момент идет такой энергетический поток, как будто он приходит из космоса. После концерта появляется ощущение, что ты «отвампирил» весь зал, забрал у него всю энергию, и ты прекрасно себя чувствуешь и на следующем концерте можешь снова работать. Наверное, в течение программы зал с тобой обменялся энергией. Ты бесконечно рад, что сделал счастливыми такое количество людей, а они отдали тебе свою благодарность.

- Как-то вы сказали: «Я фанатик, карьерист». А каковы этапы вашей карьеры?

- Я, наверно, как и все евреи, у которых есть возможность работать, фанат своего дела. Так бывает, если ты чем-то занимаешься так самозабвенно, что дело становится для тебя важнее всего остального. Ты вылетаешь, как джин из бутылки. Получилось так, что я создал свое дело в достаточно молодом возрасте. Я очень увлечен им и очень люблю свою работу. И моя карьера,  думаю, еще вся впереди. Я мечтаю возглавить лучший в России, а то и в Европе, симфонический оркестр, если у меня для этого будут силы и средства. Хочу организовать такой же женский проект. Я хочу создать в Москве свою музыкальную школу, в которой будут учиться 30-40 очень способных детей. Со всего Союза.

- Еврейских детей?

- Почему?  Совершенно не обязательно. Я любого смогу взять. Даже негра, если он говорит по-русски, чтобы его можно было учить. И я буду настаивать, чтобы школа эта была абсолютно бесплатной. Пусть ребенок будет нищим, но талантливым. Мы из них сделаем звезд. Мне очень хочется передать все, чем мы владеем, детям.

- Теперь ведь ваша команда – не только хор.

- Да, конечно. «Арт-группа «Хор Турецкого» не только поющая команда. Там есть сценография. У нас нет штатных режиссеров, хореографов, но я обращаюсь к разным «звездам», с просьбой проконсультировать нас в различных областях. И в принципе мы адаптируем любого яркого профессионального человека в своем формате, потому что ни у одного режиссера мы не можем взять все в чистом виде, нам не все подходит.

- Вы кончили музыкальное училище им.Свешникова, потом Гнесинский институт, учились в аспирантуре, занимались симфоническим дирижированием. Вряд ли, я думаю, там имела место еврейская тематика. А как произошел поворот к ней?

- Дело в том, что еврейскую духовную музыку писали талантливые композиторы. Чтобы ее понять, нужно было общее музыкальное образование. И именно оно помогло мне разобраться с этой музыкой. Русская музыкальная школа – это высокий уровень. Лучшие композиторы, писавшие еврейскую музыку, скажем, Левантовский и другие, они все учились в Германии или в Польше в консерваториях. Это профессиональное искусство. Чтобы понять специфику именно музыки духовной, религиозной мне нужен был некий экскурс, который мне удался в Нью-Йорке и Иерусалиме в самом начале 90-х годов.

- Значит, еврейское направление было у вас первоначально заложено где-то внутри?

- Да у всех евреев оно заложено. Когда родственники в 70-х годах пели за столом еврейские песни, их жизненная сила и мощь очень ощущалась. Скажем, пели «ломир аллэ инэйнэм», и я просто возбуждался, так нравилась эта песня. Я чувствовал в ней необыкновенную жизненную силу.

- Это возбуждение сейчас не прошло?

- Абсолютно не прошло. Я обожаю еврейскую музыку. Я вижу, что происходит в зале, когда мы поем «Ерушалайм шель заахав – Золотой Иерусалим» в русских городах.... Представляете, сидят 4 тысячи человек, люди различных национальностей – русские, украинцы, евреи, армяне... И я говорю залу:        «Иерусалим! Здесь корни разных народов, здесь начало всех начал. Как сказано в Библии: здесь пересекутся дороги всех людей в день страшного Суда. Здесь начнутся новые времена».  И люди понимают, что наше искусство проникнуто божественной энергетикой, мы ближе к Богу. И когда мы поем «Хаву нагилу» русские люди от восторга начинают тихо сходить с ума. И если мы, не дай Бог, не споем эту «Хаву нагилу», они просто кричат и требуют, чтобы мы пели ее. Это русские кричат, потому что евреи уже не хотят слушать «Хаву нагилу». Они хотят другую музыку слушать. Вот так! «Все смешалось в доме Облонских».

- Вы возникли как хор при московской хоральной синагоге. А до вас там не было хора?

- Там 60 лет было молчание. Поскольку существовали коммунистические репрессии, и все это было запрещено. И, как известно, религия была отделена от государства до горбачевской перестройки.

- А когда вы ушли из синагоги в самостоятельное плавание, там опять хора не стало?

- Я никого не кидаю в этой жизни, а всем помогаю, если у меня только есть такая возможность. В синагоге я создал группу, которая там осталась, когда я ушел полностью в концертную деятельность. И года три я опекал эту группу, пока не нашлись люди, которые сейчас ее содержат. Я иногда прихожу туда и считаю, что все у них обстоит хорошо.

- Михаил Борисович, извините, но хотел бы задать вам несколько необычный вопрос. Когда в 1989 году вас пригласили организовать хор в московской синагоге, за две недели до этого у вас погибла жена. Не считаете ли вы, что Бог хотел как-то скомпенсировать вам это горе и дать дело всей вашей жизни?

- Пожалуй, я так считаю. Думаю, что  это было знамением свыше и стало для меня духовной поддержкой. Трудно об этом думать.

- Фамилия вашего отца – Эпштейн. Почему же вы – Турецкий?

- Это фамилия моей матери. Когда началась война, маме было 16 лет. Все ее многочисленные родственники, жившие в белорусском городе Пуховичи, погибли. И уже потом, когда у мамы родились два сына, на семейном совете было принято решение дать им фамилии – Турецкие, чтобы продолжить этот род. А фамилия Эпштейн более распространенная, у меня двоюродные братья носят ее. Кстати, у меня нет сына, так что вопрос остается актуальным.

- Знаменитый дирижер Рудольф Баршай – Ваш дядя. Значит, у вас есть какие-то музыкальные гены?

- А гены... Вполне возможно, что и есть. Он очень талантливый музыкантом и в свое время меня тоже сориентировал в этой области. Это он порекомендовал мне учиться в хорошем музыкальном хоровом училище и даже сделал туда звоночек, поскольку евреев туда брали не очень охотно. Дядю уважали, потому что он делал совместные концерты с руководством этого училища.

- Почему вы считаете, что у вас внутри своя тора? Она чем-то отличается от всеобщей торы?

- Как вам сказать... Тора создана много тысячелетий назад, а жизнь вносит определенные коррективы. И у человека есть свои взаимоотношения с создателем этого мира, взгляд на природу того, как все устроено вокруг нас. Поэтому я беру то, что ко мне применимо, с чем я согласен. Но основные принципы торы общечеловечные и наднациональные. Соблюдаю ли я 10 заповедей?  Думаю, что это некорректный вопрос. Есть, например, заповедь «не завидуй». Но никто ведь не сознается, что он завистлив. Хотя и зависти тоже бывают разными. Та же – белая зависть. Так что, давайте, я не буду сейчас исповедоваться. Я очень точно понимаю, что в этой жизни все четко сбалансировано. И сколько ты душевной энергии тратишь, столько и получишь. И зло, сделанное тобой, обязательно вернется. А делаешь добро, не думая о его компенсации, то и оно вернется если не к тебе, то к твоим детям.

- А по субботам вы работаете?

- Да, работаю, потому что вечера в пятницу и субботу – это то время, когда люди хотят идти на концерт. Я не ортодокс, а просто уважительно отношусь к еврейским проявлениям, к их особенностям. Но при этом я - светский человек и только в Йом-Кипур «железно» все соблюдаю.

- У евреев есть 613 мицвот, содержащих различные запреты. А какие запреты для себя есть у вас?

- Ну, мицвоты – это же не сплошные запреты, а предписания. Я их сам себе вывожу и  в тот или иной момент сам определяю, как мне жить и что мне делать. Ведь многие люди стремятся найти себе своего Бога, ему поклоняться и выстроить свою жизнь. И ищут его где-то рядом с собой, может, и внутри себя.

- Вам приходилось сталкиваться с антисемитизмом?

- Как любому еврею, когда в 70-80 годы он был на государственном уровне. Но меня Бог миловал. Наверное, по жизни я достаточно симпатичный человек. А говорят, что у каждого антисемита есть один любимый еврей, и даже когда в 90-х годах был создан еврейский хор, его в России полюбили сразу и простили ему, что он был еврейским.

- «Пусть живет Россия дружно, что еще еврею нужно?» - поете вы. Так-таки больше и не нужно ничего?

- Да ну, это шутка, это такой кич! Еврею много чего нужно, больше, чем русскому человеку. Евреи ведь люди очень непоседливые, они не могут сидеть на месте. И редко бывают удовлетворены состоянием текущего момента. Но в этом и сила нации. Она все время борется, чтобы улучшить что-то и в мире, и в себе, и в окружающих. Я думаю, что это основа движения вперед. Еврею бывает не по себе, и он пытается изменить весь мир вокруг себя.

- Ваша программа называется «Два часа еврейского счастья». А что такое еврейское счастье?

- Еврейское счастье? Оно - вещь иносказательная. Это короткий отрезок времени между двумя еврейскими несчастьями. Мне кажется, что сейчас евреи стали более счастливыми. И в России, и вообще.

- В ваших выступлениях присутствует много юмора. Он несет определенную функцию?

- Что такое артист? Это своя логика в отношении с окружающим миром. У каждого она своя. Кто-то смешит людей, кто-то с ними разговаривает, кто-то поет, а кто-то танцует. Мое шоу искрится жизнелюбием, философией, любовью к жизни, любовью к Богу, к людям, желанием сделать мир совершеннее. И все это легче сделать через улыбку, юмор, доброту, чем через высказывания постулатов строгим голосом.

- Почему «музыку советских композиторов» в большинстве случаев сочиняли евреи?

- Потому что почти все советские композиторы были евреями. Бог им дал композиторский дар. Почему им? Потому что все композиторы черпают свое творчество в детстве, там их первооснова. Я еще в 70-х годах слушал еврейское застолье и такое количество музыки... У Дунаевского, например, дед был кантором, носителем еврейских традиций. Корни у многих еврейских композиторов лежат в еврейской духовной музыке. В народной и религиозной. И мы, кстати, на концерте показываем, как вальс Марка Фрадкина похож на одну из молитв.

- Кроме ордена «Золотая корона канторов мира», какие у вас есть звания и награды?

- Я заслуженный артист России, доктор музыки, человек года. Но для меня самой серьезной наградой является то, что на «Хор Турецкого» невозможно сегодня достать билеты. Надо месяца за два-три позаботиться. Всенародная любовь – это самая большая награда. Награда за наши труды правильные.

- Как-то вы сказали:  «Я занимаюсь такими богоугодными делами, что не боюсь предстать перед Всевышним». А чего вы боитесь?

- Человек слаб. Он боится болезней, смерти, катаклизмов, других неприятностей.  Хочет, чтобы были здоровы близкие. Мы боимся потерять вкус к жизни, боимся устать от творчества, растратить талант. Каждый человек   чего-то боится, даже если считает себя суперменом. Все люди – мелкие букашки в огромном мироздании. Они очень уязвимы. Вот этой уязвимости человек и боится. А я – тоже человек. 

Григорий Пруслин
«Еврейская газета»,
Берлин, август 2006 г.

Назад в "Статьи"