Михаил
Турецкий: «Надо отдавать
- и тогда возвращается»
Заниматься
музыкой в детстве приходилось
многим. Кто-то бросал
через год-другой. Кто-то
со скандалами, но заканчивал
школу-семилетку. Правда,
к инструменту потом так
и не подходил. Кто-то,
поучившись, и сейчас при
случае садится за рояль
или берет в руки гитару.
А
кто-то уже в десять лет
знал, что сделает музыку
своей профессией. В двадцать
– учился в консерватории.
Ближе к тридцати находил
дело своей жизни. И если
трудолюбие оказывалось
помноженным на талант,
становился известным на
всю страну.
В
январе и декабре прошлого
года Москву ошеломили
концерты Хора Турецкого.
Десяти голосам, которые
потрясли мир (так еще
называют этот коллектив),
рукоплескали в ГЦКЗ «Россия»
и в Большом Кремлевском
дворце. За год коллектив
объехал полсотни городов
нашей страны и окончательно
завоевал симпатии зрителей
не только в Америке, Германии,
Израиле, но и в России.
Заслуженный
артист России Михаил Турецкий,
давший коллективу имя
и определивший его судьбу,
именно серьезное музыкальное
образование считает основой
сегодняшнего успеха своего
«хора солистов». О том,
как ребенок, увлеченный
музыкой, становится в
музыке профессионалом,
а профессионал – знаменитостью,
и состоялся наш разговор
с основателем Хора Турецкого.
–
Михаил, учиться музыке
– это было ваше желание?
–
Сначала было родительское
желание меня реализовать.
В детстве мне очень нравилось
петь. Это было, наверное,
самое любимое мое занятие.
Интонировать, напевать
мелодии, которые шли из
теле-
и радиоприемников, я начал,
когда еще не умел толком
говорить.
Я
не мог бы сам в 6 лет
пойти учиться…
И благодарен своим
родителям за то, что они
меня сориентировали.
У
меня чудесные родители,
они живы-здоровы, хотя очень пожилые люди. Матери 82 года,
отцу 91. Я поздний ребенок,
а в ту эпоху, в 60-е годы,
родить ребенка в 40 лет
было настоящим героизмом...
Началось
все с музыкальной школы
по классу флейты-пикколо.
Тут, правда, они не угадали…
Мне было интересно
пару лет учиться духовому
инструменту, но на самом
деле это была ошибочная
дверь. Я вообще не исполнитель.
Я организатор музыкальных
процессов. Я продюсирую идеи музыкальные. То, что я буду дирижером, я знал
уже в 11 лет.
–
В этом возрасте как раз
многие и бросают музыкальную
школу…
–
Конечно, были сомнения,
периоды разные, когда
не хотелось учиться музыке.
Да, мне было грустно,
что дети играют в хоккей
на улице, а я за фортепиано
сижу. Но я всегда был
амбициозным
человеком. В недрах своей
души я понимал, что если
быть музыкантом, то быть
лучшим. А значит, этой
профессии в детстве, в
отрочестве надо было уделять
минимум 8 часов в день.
Причем
это уже невозможно сделать
в 20 лет. Это как язык
– чтобы хорошо говорить
на языке, надо начинать
с трех лет. Учиться ходить
надо в год. Учиться музицировать,
читать ноты, понимать
музыку, соприкасаться
с ней надо в детстве.
И
единственный способ добиться
успеха – ребенок должен
ловить кайф
от этого. Человек становится
только тогда состоятельным
в профессии, когда это
не через силу происходит.
Первый год – да, кто-то
должен зажечь эту страсть.
Она сама по себе не разгорится.
Но через год-полтора ребенок
уже должен сам хотеть
заниматься. А если он
готов бросить – значит,
это не его.
–
А если ребенок сам запросился
в музыкальную школу, а
через полтора-два года
желание пропало, и он
занимается только из-под
палки?
–
Я могу объяснить эту ситуацию.
Мальчику или девочке не
повезло – они не попали
в правильные руки. Они
потянулись к музыке, им
хотелось играть на инструменте,
или петь, или сочинять,
а потом вдруг разонравилось
– это вина педагога. Зажечь,
увлечь должен именно педагог.
Мне
в этом смысле повезло.
Я пел в хоре мальчиков
Хорового училища имени
Свешникова, мы очень много
ездили по тогдашнему Советскому
Союзу. Там я получил полную
музыкальную и общеобразовательную
подготовку. А дальше –
Российская академия музыки
имени Гнесиных
и аспирантура, которую
я закончил как симфонический
дирижер. Я получил полное
образование, которое мне
сегодня помогает со своим
коллективом заниматься
музыкой разных стилей,
эпох, музыкальных направлений,
жанров. И мои коллеги,
с которыми я сегодня работаю,
все имеют равное мне образование.
–
Как вы их находили?
–
А как вообще встречаются
люди? Случайно. Был некий
центр, начало какое-то,
и дальше люди сами подтянулись.
Кого-то я знал, с кем-то
учился.
Но
они не были теми звездами,
какими являются сегодня.
Когда они работают на
сцене, понятно, что каждый
– звезда. Со своим уникальным
голосом. Это не хор, это
хор солистов, персонифицированный
проект. Но они могут петь
вместе. Когда солист может
спеть с другим солистом
– это редкость. А мы можем
петь все вместе и все
по отдельности.
В
первые годы своего существования
мы пели еврейскую духовную
музыку, пели а-капелла,
без сопровождения. Эти
старинные храмовые песнопения
мы и сейчас поем в концертах.
А тогда, в начале 90-х
я чувствовал, что мы можем
сказать нашей музыкой
нечто большее. Так мы
вышли на светскую сцену.
В репертуаре появились
песни на разных языках,
отечественные и мировые
хиты в оригинальной интерпретации,
фрагменты из оперной классики.
Сейчас наши концерты –
это уникальные музыкальные
шоу.
Вы,
наверное, знаете, что
у нас в шоу-бизнесе не
обязательно быть музыкантом.
Можно вообще не знать
нот и
тем не менее зарабатывать
деньги музыкальными проектами.
Но
кроме эстрады существует
настоящая музыка, настоящие
голоса, настоящее искусство.
И Хор Турецкого
это постоянно демонстрирует.
У него функция такая –
этот коллектив пришел
как оппозиция дебилизации
нашего общества.
Наши
люди и вообще культурная
традиция русской земли
расположена к тому, чтобы
иметь высокую культуру
на сцене. А
у нас в этим в последнее
время просто беда.
Вульгарность, пошлость,
самоделка, непрофессионализм.
Мы сегодня задаем некий
тон… музыкальной культуры,
если хотите. Мы ведь не
только развлекаем. Мы
будоражим какие-то эмоции.
Хотим оставить след. Заставить
что-то переосмыслить.
В конце концов мы приезжаем – и показываем, как надо петь, как можно
одеться, как разговаривать.
–
Вы знали, что так будет?
Что ваш коллектив ждет
такой успех?
–
Избавь себя от корыстного
желания попасть в цель.
Я знал всегда, что я должен
очень хорошо работать
каждый день. Выкладываться.
Где бы я ни выступал,
я никогда не думаю про
завтрашний день. Я выступаю
сегодня, и даже если это
не Нью-Йорк, не Бостон,
не Москва, не Санкт-Петербург,
все равно я там работаю,
как в последний раз.
Наверное,
это в крови. В Пятикнижии
Моисея есть такая мысль:
человек не имеет права
подпитываться
прошлым, не имеет права
залезать в будущее. Он
должен максимально наполнить
смыслом сегодняшний день.
И в этом гениальная мудрость,
потому что у того, кто
максимально наполняет
смыслом сегодняшний день,
и будущее есть, и прошлое
у него тоже в порядке.
Я
не думаю: я сегодня так
выкладываюсь, а что у
меня останется на завтра?
Эта схема не работает.
Надо отдавать – и тогда
возвращается. И не думать:
я отдам, а вернется ли
мне назад? Человек, который
что-то сделал в ожидании
возврата к нему – он всегда
разочарован. Если делаешь
добро, никогда не жди
ответной реакции. Если
ты работаешь – работай
хорошо. Если ты любишь
– люби по-настоящему.
Не надо экономить. К тебе
это на энергетическом
уровне возвращается.
Иногда
я настолько опьянен –
не успехом у людей, а
удачами творческими. Вот
самая большая радость.
И я сам мерило. Я чувствую:
удалось – не удалось,
попал – не попал. Если
угадал, если что-то в
творческом плане получилось,
то это и люди поймут.
Мы работаем для людей,
делая их счастливыми.
И они нам возвращают свою
любовь, привязанность,
поклонение.
–
Тяжело руководить коллективом,
в котором каждый – звезда?
–
Иногда работать с мужским
коллективом легче, чем
воспитывать одного или
двоих детей. Это я умею
делать здорово – объединять
большие коллективы и держать
их в железном кулаке.
Когда
мне было 22 года, я был
студентом Гнесинки
и преподавал хоровую дисциплину
в капелле мальчиков. У
меня был хор 100 мальчиков.
Что такое 100 мальчиков
на пространстве 40 метров,
пока нет педагога? Я заходил
как к тиграм в клетку.
Открывал дверь, группировался… Проходило 10 секунд, пока все понимали – Турецкий зашел.
И наступала мертвая тишина.
Что
касается воспитывать детей
– вот тут я не уверен.
Я слишком сильно отдаюсь
творческому процессу и
не могу иногда сосредоточиться
на своих
близких. Люди, которые
могут сделать счастливыми
толпы поклонников, не
всегда могут сделать счастливыми
тех, кто рядом. Но близкие
должны понимать эту специфику.
Когда живешь с человеком
незаурядным, который может
6000 человек поднять на
бис... У этой работы специфическая
энергетика. Иногда близким
бывает сложно с такими
людьми – общественными,
публичными.
–
Как это переживают ваша
жена и дочка?
–
Есть такое понятие компромисс.
Есть много хорошего в
этой истории, когда близкий
тебе человек, муж или
отец, занимается таким
делом. Но быт страдает.
Отца нету
дома. Это плохо для ребенка.
Редко так бывает, что
у гастролирующего артиста
где-то не нарушается взаимопонимание
с детьми.
С
ребенком надо проводить
время. Надо настраиваться
на тонкие струны его души.
А это целая работа. Человек
должен быть свободен от
мыслей, от забот. А когда
управляешь таким творческим
процессом, каким управляю
я, ты все время в этом
процессе. У тебя нет ни
выходных, ни праздников.
С
другой стороны, у людей
состоявшихся, активных,
зрелых, я считаю, должно
быть много детей. Я часто
вижу – прекрасные люди,
замечательная семья, и
только один ребенок. Это
так несправедливо. Думаю:
«Вы должны после себя
оставить четыре ребенка,
вам так повезло, вы вместе,
вы такая пара…» Когда
есть некая состоятельность
человеческая – духовная,
а не только финансовая,
– детей должно быть больше.
Это будут хорошие дети,
потому что с возрастом
более ценным становится
и ощущение материнства
и отцовства.
Сейчас
нашей с Лианой дочери
Сарине
8 лет, моей дочери от
первого брака … (имя дочери)
– … (сколько лет). И может,
через несколько лет я
снова захочу стать отцом.
Эта тема в нашей семье
не закрыта. Я нахожусь
в самом активном возрасте,
в самом пике. У меня еще
должны быть дети, и может
быть, и не один ребенок.
–
Вам приходится быть строгим
с Сариной?
–
Редко. Вообще я за нее
спокоен, она девочка,
которая знает, чего хочет.
У нее очень сильный характер.
Она крепкий ребенок и
в жизни не пропадет.
У
нее уже очень большой
кругозор: Сарина
родилась в Америке, мы
с ней жили и там, и здесь,
и на гастроли она с нами,
бывает, выезжает.
Конечно,
ее надо направлять, подбрасывать
нужные идеи в нужное время.
Но я считаю, детям важно
давать и возможность выбора,
самоопределения. В чем-то
они должны быть самостоятельны
уже в том возрасте.
–
Сарина
учится музыке?
–
У нее есть педагог по
фортепиано, есть клавиши,
она немного занимается.
Я не думаю, что она сможет
пойти по моему пути –
очень тернистый, сложный
путь. Без инвестиций стать
профессионалом и во что-то
вырасти…
Это очень редкий
случай.
И
в то же время я чувствую,
что она могла бы быть
скрипачкой. По ее типажу.
Ей 8 лет, самое время…
Я чувствую этот шанс и
хочу его использовать.
Но хватит ли терпения
у нее…
И
еще это от мамы зависит
– хватит ли у мамы сил
этим заниматься. Сводить
Сарину
на
несколько скрипичных концертов.
Дать почувствовать вкус
этой музыки. А потом в
течение года просто стоять
над ней, пока она будет
по четыре часа в день
«пилить». За год будет
понятно, получается что-то
или нет. В общем, я хочу
подбросить Сарине эту идею со скрипкой…
–
Что бы вы сказали родителям,
которые задумываются о
музыкальном образовании
своего ребенка?
–
Если рассматривать музыку
как профессию для многих,
то я в это не верю. Для
души – очень считаю необходимым.
Музыка делает человека
более тонкокожим, более
восприимчивым, более
уязвимым в хорошем
смысле слова. Музыка заставляет
человека летать в облаках
и дает ему фантазии. А
без фантазий жизнь примитивная.
И я хочу, чтобы мои дети
умели фантазировать и
могли оторваться от этой
грешной земли.
Беседовала
Ирина Суховей
Журнал
«Наш любимый малыш»,
март 2005 г.
