Отражения
Юника
Выражаю
особую благодарность Еджекоре и Арамису за помощь в создании имен и
Ярославе Таньковой за статью в “Комсомольской правде”
Остались дожди и замерзшее лето.
Осталась любовь, и ожившие камни…
Ю.Шевчук, “В последнюю осень”
Этот
город тяжелый и горький, с металлическим блеском каменных стен… Часто
мне даже кажется, что каждый день он открывает тебе еще одну улочку,
которой не было вчера. Или приводит в тупик. А еще здесь часто идет
дождь…
I
В
лужах на полу отражалась Девушка в голубом, Лирóта
.
Говорили, что иногда она начинает следить за тобой, но только
один раз Стáвия видела, как двинулись витражные глаза…
Или почудилось?..
Грязные разводы на потолке сливались в причудливые узоры, а
вода все падала и падала с грустным плеском, озерами собиралась на
паркете, ручьями стекала в коридор… Плакала, плакала… А ведь можно было бы забиться в угол в
любой другой комнате, где сухо и пока тепло… Но сегодня ей хотелось
побыть в одиночестве…
II
Цвели
магнолии. Светло, легко, нежно. Во дворах и скверах, на обочинах и
у меня под окном. Как же я любила сидеть целыми днями на подоконнике,
поглаживая белые лепестки…
Но
в тот день я не обращала внимания на цветущие ветви…
“Безумен!
Оман Ха-Ахарóн
сошел с ума! Сумасшедший! Сумасшедший!..” Взволнованные женские крики,
несущаяся карета “Скорой помощи”, хрупкие лепестки на полу… Гениальный
скульптор, которого мы в шутку прозвали Пигмалионом…
Безумен? Не может быть… Пожалуйста,
прости их за эти белые стены, которые будут тебя окружать. Но так
сложно удержаться от перехода через черту между гениальностью и сумасшествием…
Ты
пропал… а что осталось? Старый дом со слепыми окнами… Его не
снесли, ему не нашелся новый хозяин – ему нашелся сторож, который
предпочитал выпивку работе; его разграбили, а то, что не удалось унести,
извратили… убили… Больше двух лет длилась агония, а потом…
А потом о доме забыли.
И
теперь здесь собирались те, кто потерял себя и те, кого потеряли,
какие-то пьяные компании и просто случайные люди… Разные, сложные,
простые, талантливые и не очень, объединенные одним – одиночеством.
Но этот город, тяжелый и горький, путает в своих улицах, что-то нашептывает…
Ир-атикá ,
ты Минотавр в лабиринте, ты лабиринт Минотавра, ты знаешь, что каждый
твой житель одинок. Каждый! Зачем, зачем?..
Но
сюда приходили далеко не все. Кто-то заблудился в улицах и переходах,
кто-то просто не знал о доме, кто-то презирал бедного Омана и не хотел
признавать, что тоже одинок… Но я пришла…
Снова
цвели магнолии. Печально, робко, тихо…
Темный
закуток прихожей, чьи-то громкие разговоры на втором этаже, коридор
и единственная закрытая дверь с торчащими из замочной
скважины ключами…
Откуда-то
сверху послышалось пение гитары, а потом зазвучали голоса:
Ты рисовал серебряным мелом
На глади трепещущих каменных плит
И, видя, что мел ослепительно-белый,
Кричал:
“Этой ночью враг грозный разбит…”
Я
повернула ключ…
Толстый
слой пыли покрывал паркет, немногочисленную мебель и фортепиано, невесть
какими судьбами оказавшееся в доме скульптора, в углах поблескивала
паутина… Шаг.
Ты рисовал серебряным мелом
На треснувших плитах меж жгучих углей
И, видя, что мел стал испуганно-серым,
Опять
говорил что, увы, нет вестей.
Оно
было огромным, во всю стену. В толстой раме из потемневшего дерева.
Оно было по истине пугающим и одновременно завораживающим… Зеркало
с косой черной трещиной от пола до потолка…
Ты рисовал серебряным мелом
На плитах надгробных, уложенных в ряд
И, видя, что черен мел, как твое тело,
Шептал,
что никто не вернется назад.
Звук
лопнувшей струны вывел меня из оцепенения. Я закричала.
Помню
испуганные лица сбежавшихся на крик, помню, как меня тащили на второй
этаж, в бывшую библиотеку, отпаивать крепким до горечи чаем…
Помню, как сидела на полу, стеклянным взглядом уставившись
на витраж в синих тонах в одном из окон… И девушка на нем, казалось,
смотрела прямо мне в глаза. Нет, в душу… Почудилось?..
Покосившиеся
стеллажи вдоль стен, большей частью пустые, грязные стены…
От первозданной библиотеки осталось только несколько полок
с книгами и Лирота, как называли ее все. Я, право, не понимала, как витражу
удалось уцелеть, но теперь Девушка в голубом
была горячо любима и береглась, как зеница ока…
Остальные
помещения дома не слишком отличались… Отголоски былого среди груд
хлама… Не изменилась только комната с Зеркалом…
Оно
было огромным, во всю стену… Его боялись ВСЕ… Иногда
находились смельчаки, вызывавшиеся провести там пару часов, а то и
целую ночь, но… Однажды дело даже закончилось психиатрической больницей…
Что касается меня, то еще пару раз я заходила в Комнату, но через
пять минут пулей вылетала обратно… И никто не мог понять, почему Зеркало,
пусть чуточку и искажая отражения, внушало такой ужас…
И как с ним жил сам скульптор, тоже оставалось загадкой.
И,
как это ни странно, очень часто в дом приходили потрясающие люди:
художники, музыканты, настоящие интеллектуалы… Дом хранил всех нас
и давал силы выжить в лабиринте улиц… всегда…
Время
летело здесь быстро. Стремительно пропали магнолии, покрылись белым
пухом одуванчики, прокатились ливни… отцвел август, принеся желтеющую листву
и новые, только теперь большей частью серые дожди.
Ускользая
сквозь пальцы, этот день таял в моих ладонях… Холод
и ожидание чего-то не давали покоя. Забившись в угол в мастерской,
я наблюдала, как вода собирается озерами на полу, ручьями стекает
в коридор, плачет, плачет… В этом городе небеса очень часто обливаются слезами…
III
Нестерпимо
кружилась голова.
Бесконечно-серое
небо смотрело через окно, изредка ослепляя белизной молний. Дождь
шел уже несколько часов и не думал прекращаться. Озера на полу превратились
в моря, ручьи – в реки… В огромном помещении,
среди убитых водой книг и звука падающих капель чувствуешь себя особенно
одиноким… Но сегодня это было ей нужно.
Ставия подошла к окну. Увы, тоскливый… осенний… пейзаж…
В
голове сами собой рождались строки:
Сердце – камень, кожа – камень
В этом сумрачном саду,
Черный камень, мертвый камень.
Сны историю прядут
Над гранитной головою…
Боже, каменные сны…
Я беззвучным воем вою
На
бесстыдный диск луны.
В
одной из комнат кто-то безбожно терзал гитару, но, как это ни странно,
стихи почему-то с легкостью ложились на пение замученных струн:
Долго серыми глазами
Я листала времена.
Я – гранит, бездушный камень.
Я бессловна. Я одна.
Какое
странное ощущение, когда слова появляются в воображении, будто кто-то
нашептывает их тебе, а ты, как завороженный, повторяешь их вновь и
вновь, будто не сам только что написал.
А еще я помню руки,
Подарившие мне жизнь…
Как с движеньем близоруким
В камне искорки зажглись.
Где теперь ты, старый скульптор?
Сколько минуло веков?..
Не придешь разрезать путы…
Звоном каменных оков
Пахнет воздух, терпкий, пряный.
В этом сумрачном саду
Я стою. На коже раны.
В сердце? Те не на виду.
В
памяти всплыло лицо Омана, и его слова: “ Пэсэль-замáр
… Нет… они обыкновенные люди… только ступили на дирэхрéй …”
Но каков смысл этих слов, Ставия не знала.
Что мечты? Я только камень,
Мне положено молчать.
Черный камень, мертвый камень.
Ни уснуть, ни закричать…
Как же хочется однажды
Хоть на миг закрыть глаза…
Камень, ночь, темно и страшно,
По щеке бежит слеза…
Девушка
вытерла влажные глаза. Что-то было сегодня не так… Что?
Она
могла бы еще долго просидеть без движения на узком подоконнике, если
бы не холод. Ир-атика редко дарит теплую
осень…
Нестерпимо
кружилась голова. На первом этаже опять было шумно и полутемно…
а в скважине закрытой двери опять торчали ключи. Шаг…
Оно
было огромным, во всю стену. В толстой раме из потемневшего дерева.
Оно было по истине пугающим и одновременно завораживающим… Свет карманного
фонарика пробежался по черно-белым клавишам, по пыльному паркету,
по черной раме, и остановился. В пятне тусклого света на Зеркале лицо
казалось каким-то неестественным… каменным… Косая трещина протянулась
от щеки до лба, пересекая переносицу и искажая взгляд испуганных глаз.
Но
Ставия не двигалась. Молча смотрела на свое
отражение, а оно на нее… Какие-то отголоски
воображения рисовали перед глазами гладкие стены и людей в белых халатах,
но тут же пропадали под прицелом двух зрачков, окруженных ресницами.
Неясно,
сколько прошло времени, но дождь прекратился, и в окно даже решила
заглянуть робкая круглая луна. С улицы послышалась тихая песня… или
это кто-то развлекался в соседней комнате? Вряд ли.
Белое
отражение, далекие голоса, что-то не так…
но Ставия отвела глаза, уронив взгляд на силуэт двери в углу.
Всем было известно, что она заперта, и никто даже не пытался ее открыть.
Девушка поддела ногтем дощечку паркета у подножия Зеркала, и та поддалась.
В углублении лежал резной ключ. Ставия не
верила самой себе… Откуда-то она знала, что
именно должна сделать… Знала, знала, знала!
В
маленьком темном помещении было тихо. Словно отрезанное от остального
мира, оно мерно позванивало тишиной. Луч фонарика обнажил плечи мраморной
фигуры, скользнул по запястьям, бедрам, уткнулся в пол и вновь метнулся
вверх, пробежав по шершавым стенам, но не найдя выключателя. Отчасти
повинуясь слабому потоку света, отчасти на ощупь, Ставия
сделала несколько шагов. Великолепная скульптура, хрупкая девушка,
стояла здесь, не зная о том, что происходит за стенами, о том, что
в доме больше нет таких, как она… Безусловно, она была самым прекрасным творением Ха-ахарона из тех, что видела девушка, а, быть может, из всех…
она была его тайной.
Чуткие
складки на одежде, жилка на виске, небрежно сбившиеся локоны. Настоящая,
живая, ожидающая прихода своей Афродиты, чтобы тотчас сойти с постамента…
женщина…
Но
тут луч наткнулся на угрюмый ящик в углу…
О,
это проклятое любопытство!..
Внутри,
под слоем стружек, лежало что-то, завернутое в мягкую темно-зеленую
ткань… Ставия развернула приятную на ощупь материю. Маленькая, размером
с ладонь, скульптурка выглядела не менее живой, чем ее большие “собратья”
в этой странной комнатушке.
IV
Я
уже видела одну из них однажды… Мельком,
и поэтому не помню, какую именно. Но я точно знала, что она сейчас
стоит передо мной вместе с другими.
В
тот день я столкнулась с Ха-ахароном на
улице. Никогда не забуду его лицо… Легкая улыбка
коснулась его губ только тогда, когда он поймал мой взгляд
и кивнул в знак приветствия, и, против обыкновения, больше не возвращалась.
Еще сильнее ввалившиеся глаза, потемневшие веки и какой-то другой
взгляд с потусторонним огоньком на дне… В руках он держал сверток из темно-зеленой ткани, который
все-таки развернул по моей просьбе, обнажив маленькую каменную фигурку…
Как-то тревожно вздохнул, еще раз кивнул и ушел. А через
несколько недель его, безумного, увезли…
Но
теперь, чтобы лучше рассмотреть каждую, я вынесла их в Комнату.
Как бы то ни было, здесь было светлее… А
Зеркало?.. Почему-то оно больше не пугало так сильно, как раньше…
Не
обращая внимания на толстый слой пыли, я села на пол…
V
Эту
Ставия взяла первой…
Игривые
кудряшки на затылке, легкие носогубные складки, добавляющие лицу очарования,
и даже азиатский прищур были созданы с такой живостью, что…
Нет, невероятно. Невозможно было представить, что эти чудеса
- дело рук человека.
Другая
статуэтка была чуть ниже остальных. Девушка провела пальцем по каменным
волосам, поймав себя на том, что ожидает, когда те рассыплются у нее
под руками взлохмаченными прядями. А еще она знала, что глаза этого
человека непременно должны быть светлыми и блестящими.
Третью
отличали достаточно длинные пушистые локоны, обрамляющие треугольное
лицо, и…
Ставия
проснулась от стеклянного звона. Так отчетливо представив лежащие на
полу голубые осколки, она пулей вылетела в коридор, когда сверху донеслись
голоса:
-
Идиоты! А если бы вы засветили в соседнее окно?!
Что бы за Лироту вам устроил весь дом! Разбираться
надо снаружи! Сумасшедшие!
Можно
было не волноваться. Но оставаться в доме сейчас не очень улыбалось,
ибо Ставия знала, что страсти улягутся только к вечеру.
Тихий
шелест, холодный запах и туман, превративший воздух в кисель, обнимали
сегодня город, небо давило на редких прохожих
своим белесым телом.
Ставия
остановилась на мосту. Чугунные львы с каким-то непонятным
укором смотрели на нее с перил, но она не удостоила их вниманием, а
все дальше и дальше мыслями уносилась вперед, вслед за взглядом, устремленный
в туман. И ей казалось, что этот мост превратился в пустынный
коридор посреди пелены, коридор без начала и конца. И только сейчас
она вспомнила, что миниатюрные скульптуры остались на полу…
Девушка
шагала по улицам, не задумываясь, куда идет, и
наблюдая, как ветер гоняет по мостовой серую листву. И через
несколько часов небо потемнело и снова расплакалось…
У
нее и в мыслях не было возвращаться домой, туда, где она когда-то роняла
на подоконник белые лепестки. Когда она была там последний раз? Дней
шесть назад заглянула на пару часов…
Оставив
в коридоре множество луж и грязных следов, Ставия
хотела было вернуться в Комнату, но дверь оказалась заперта.
И… не было ключа…
А еще я помню руки,
Подарившие мне жизнь…
Как с движеньем близоруким
В камне искорки зажглись… -
Пел в Библиотеке женский голос… Ставию
передернуло от строк…
Сама
не своя, взволнованная, ничего не понимающая, она столкнулась с
кем-то в дверях, отметив только, что этот человек показался ей знаком
и подмигнул, улыбнувшись. Но, переступив порог, почему-то обернулась,
проводив взглядом удаляющуюся по ступенькам высокую фигуру…
Спокойной
в Библиотеке, казалось, оставалась только Лирота.
Всеобщее внимание привлекал новый в Доме субъект, к которому многие
приставали с просьбой “еще что-нибудь спеть”… И он, поймав ее недоуменный
взгляд и хитро улыбнувшись, тихо, с переливами, уходя в заоблачные
высоты, затянул тем самым “женским” голосом:
Помню этот сон:
Тот далекий гул,
Белый фосфор лун…
Ветром унесен
Этот глас мечты.
Помню, будто я
Это тоже ты,
Только нет меня.
Светом окаймлен
Теплый взгляд звезды,
Вновь увидишь ты
Этот странный сон,
Как с седых небес
В первый раз зовут
Голоса чудес,
Только наяву…
Не
может быть… Полгода назад Ставия записывала
эти строки скачущим почерком в тетрадь… Это
ее строки. Она сама сочинила их, тогда, сидя под цветущей магнолией.
Это ее строки! Во всяком случае… были?..
Этот сон про сон
С тайной обручен…
Случай ни причем,
Странность бьет ключом…
Пусть нескладен слог,
Пусть потерян смысл
Этих тихих строк…
Это только мысль,
Это только сон,
Только голоса…
Этот сон рожден
Верой в чудеса…
Последние
слова она беззвучно прошептала в унисон с незнакомцем. Хотя внезапно
Ставии показалось, что и его она
где-то видела.
Таинственный
субъект раскланялся под негромкие, но дружные аплодисменты, и
вприпрыжку пустился вниз по лестнице, еще раз улыбнувшись в ее
побелевшие глаза. И поэтому не заметил, как она несколько раз
подряд ущипнула себя возле локтя.
-
Кто это? – Ставия подсела к кому-то.
-
Представился, как Эф Ламромú ,
привел с собой кучу народу, или они его с собой привели, не знаю… Когда – тоже без понятия, разбиралась с этими… Нет, а представляешь,
если бы разбили Лироту?! Сколько раз
говорили, что за нее… Да впрочем, что
это я? Став, да мало ли народу тут ошивается?
Тебе ли не знать! Но согласись, поет бесподобно! Ну, соглашаешься?
А?
-
Да… да… - Ставия очнулась от нахлынувшего потока мыслей. – Спасибо.
“Эф…
Эф Ламроми… В первый раз слышу. Но где?
Где я его видела?! И как… Нет, я точно
или сплю, или свихнулась… А раз рука уже болит от щипков…”
Ставия
судорожно оглядела комнату, попутно отметив, что разбитое окно
закрыли какими-то досками, а у стены расположилась незнакомая
синяя гитара, и вышла во двор.
В
темноте раздавались голоса:
-
Он тоже мог… Только не удержался на краю.
-
Но он-то был старше, а здесь…
-
Но ведь не имеет значения, сколько тебе лет, если ты можешь ступить
на дирэхрей!
Это
слово, как магнитом, притянуло Ставию,
хотя она и не думала подходить. “Дирэхрей”…
Будто привет от Омана…
-
Доброй ночи! – еще мгновение назад будучи
самой серьезностью, один из собеседников как-то по-детски улыбнулся,
подавшись вперед так, что свет из окна осветил его лицо.
-
Доброй, - Ставия не стала подавлять
невольную улыбку.
-
Хм… Нет настроения разговаривать о погоде…
Она и без того ужасная. Бекрáв
Им-Асмо .
Можно просто Бек, - он протянул правую руку, сверкнув циферблатом
часов и перстнем на мизинце.
-
Закархáм ,
- перехватил ее ладонь второй.
-
Ставия… А мы
случайно нигде не встре…
-
Ребята, а как насчет того, чтобы зайти? Холодно, - донесся сзади
мягкий глухой голос. – Очень приятно, Хай Рáгуа
…
VI
Опять
кружилась голова. Стихи?
Зеркало? Эти люди? А ведь у меня всегда была хорошая память на
лица… Складывалось ощущение, будто хожу
кругами вокруг чего-то, но никак не могу понять, чего, и нужно
ли мне это. Впервые хотелось, ни на что не обращая внимания, убежать
отсюда, но одновременно остаться, чтобы наконец разобраться в
происходящем… А в голове стучало: “Я схожу с ума. Я схожу с ума…”
Новые
знакомые пытались меня разговорить, шутили, но я не ничего слышала,
пока снова голос Эфа молнией не сверкнул в сознании…
Здесь, в бывшей мастерской, среди покосившихся глаголей
и станков, гипсовых и мраморных осколков собрался весь дом, а
Эф снова пел, только теперь что-то задорное и почти невесомое.
Как же его летящий голос не подходил его внешности…
и я вспомнила…
Гладкая
мраморная голова, странные губы… Камень… камень! Маленькая статуэтка,
завернутая в зеленую ткань.
И Хай, и Закархам, и Бекрав, и еще несколько человек в мастерской… девять человек,
десять статуэток… Я вспомнила! Но, увы, еще сильнее запуталась.
-
А где десятый? – угрюмо буркнула я, вопросительно глядя на Бека,
но тот лишь пожал плечами…
“Устала… завтра посмотрим”, – мне надоело волноваться и пытаться
отыскать ответы. Утро вечера…
VII
Изъеденная
дождями, вечно испуганная, замороженная серая осень в этот вечер
вылила на себя ненароком коробку с красками. Все флаконы. Ни разу
никому ранее не сказав, что у нее в палитре есть такие цвета.
Нет, шершавые стены города не разгорелись в один миг радужными
оттенками, а размытая листва на земле не покрылась бронзовым налетом.
Просто небо стало выше и чище. В доме сумасшедшего скульптора
Омана Ха-ахарона полночи не смолкали голоса...
Мы пройдем по высоким нотам,
Я от страха глаза закрою,
Уловив сердца стук беспокойный…
Только вниз нас столкнет вдруг кто-то.
С высоты очень больно падать,
Ты от страха глаза закроешь,
Улыбнешься беспомощно: помнишь,
Что забыл парашют… Рядом
С переливами нижней октавы
Мы нырнем, без брызг и без страха,
Прокатившись по клавишам махом
Под счастливые выкрики: “Браво!”
Что-то
непонятное распирало изнутри, вырывалось наружу, но нечеловеческим
усилием воли заталкивалось обратно, чтобы сразу же, с новой силой
рваться на волю.
Вся
ночь походила на игру в буриме, когда стоило в воображении появиться
строчке, как эти голоса тут же превращали ее в песню. Ночь походила
на карусель, на вспышку, на то, из-за чего заканчиваются все слова…
Восторг? Эйфория? Грусть. Непонимание происходящего. Но все это
пришло потом… А в первый момент было
удивление… и что-то еще… непонятное и дребезжащее…
“Я
схожу с ума…”
Ставия закрыла глаза, подождала, пока в черноте перестанут
плясать разноцветные полосы. Меир
опять просил всех подпевать, и искренне радовался, когда завсегдатаи
дома понемногу переставали смущаться: “Что с вами? Я вас не узнаю!
Вы поете!” Смешной. Ведь, сколько многие ни пытались делать вид,
что это дело не для них, молчать было невозможно; правда, через
час у большинства свело челюсть… Малхúн
смеялся: “А что петь-то? Я лучше постучу!” И стучал, голосом
подражая барабану, строя веселые рожицы и пританцовывая на месте.
Ставия не видела этого, но, полагаясь
на слух, знала, что именно сейчас происходит…
Утро
пришло внезапно.
Ставия открыла глаза, сразу же зажмурившись от запаха солнечного
света, умилилась со спящих вповалку в мастерской обитателей дома.
Ветер
у крыльца ластился к подолу куртки и, не добившись внимания, начинал,
шутя, бить по бокам, бросать в глаза пряди непослушных волос.
А потом устремлялся к облакам, будто для разбега, и оттуда летел
обратно, попутно собирая горсти сухих листьев.
Горькое
понимание: эта ночь – сон, просто сон. Но, черт возьми, какой
ласковый и светлый! Ставия засмеялась, просто так, искренне, как ребенок; когда хочется посмотреть кому-то в
глаза и улыбнуться, хочется прыгнуть выше всех, чтобы этот теплый
ветер подхватил тебя и унес далеко-далеко, а ты будешь смеяться:
“Я не умею летать! Я не птица! Я всего лишь легка, как пух…”
Постояв
немного под окнами, глядя в непривычно высокое небо, Ставия
вернулась в дом, удивившись тому, что никто и не думал еще просыпаться,
поднялась наверх. Она только сейчас поняла, что многострадальную
крышу кто-то все-таки ”привел в чувство”, ибо вечером здесь было
много народу вместо постоянного плеска… Стояла
тишина, на полу горел голубоватый прямоугольник – Лирота
нежилась в лучах солнца…
Ставия в который раз побродила мимо полок с книгами, размокшими,
полумертвыми, беря то одну, то другую, качая головой, в очередной
раз натыкаясь на размытые буквы. Говорили, что несколько раз
книги пытались перенести в другую комнату, но стоило взять в руки
одну, как ты ощущал на себе чей-то тяжелый взгляд. Отговорки?
Но в этом доме привыкли к странным явлениям и предпочитали не
связываться с ними, вспоминая, чем это окончилось для некоторых,
в том числе и для Омана…
Толстенные
книги по анатомии, репродукции картин, сборники стихов… Девушка
ставила их обратно, почти не листая, пока не наткнулась на рукопись.
И стоило ей прикоснуться к темно-зеленой обложке, как Ставия
поняла, что кто-то наблюдает за ней, безмолвно, нагло. Она обернулась.
И столкнулась взгляд во взгляд, карие глаза с дрожащими ресницами
– в ярко-синие, один – на один, девушка с тетрадью в руках – и
девушка в голубом.
Ставия беззвучно выдохнула: “Лирота?”
И, опустив взгляд, прошептала:
-
Можно мне прочитать? – и стеклянные зрачки чуть дрогнули. Ставия
могла поклясться чем угодно, что Лирота
улыбнулась одними глазами, разрешая…
И
только теперь, пролистнув страницы, испугалась, а имеет ли право
читать? Но тут поймала взглядом: “ Пэсэль-замáр…
они обыкновенные люди…”
Это
был дневник Омана…
“Еще
одна готова. (Зачеркнуто) Еще один. Мысль о том, чтобы быстрее
закончить становится все навязчивее. Забыл там
скарпель… надеюсь, посетители не слишком удивятся…
Сам
себе не верю… Зачем? Зачем ввязался?! Ничего, немного осталось, и можно
будет облегченно вздохнуть”.
Скульптор
не ставил чисел, не указывал дней недели, отчего записи смешивались,
порой наползая друг на друга. И если первые страницы покрывал,
пусть и импульсивный, но достаточно разборчивый почерк художника,
то ближе к концу разобрать слова было очень сложно, ибо писались
они, прыгающие и косые, с сильным нажимом, кое-где прорывая бумагу.
“Закончил… Завтра, все завтра.
………..
Невероятно.
Получилось! Арье
многое рассказал… Какая энергетика! Какой
человек! (Зачеркнуто) …чело… (Закрашено маркером) человек! Аж
страх какой-то берет.
Легенда
правдива! Правдива! Правдива! Ришон ,
перевернись в гробу, если ты все-таки не перешел! Я тоже смог!
Осталось только… Да, моя девочка, ты тоже будешь жить. Не зря я выбивал линию
на зеркале. Как на ладони.
…………
Пели.
Пели для меня. Пэсэль-замáр…
они обыкновенные люди… просто ступили на дирэхрей.
И я тоже… Я знаю, что получится… Хай
сказал, что там светло… Вырваться из этого проклятого города,
проклятого мира! Вперед, туда, где… (Зачеркнуто) Отвлекся. Они
сказали, что могу не успеть! Но здесь меня ничего не держит. Но
не могу сделать это так спонтанно. Хотя, куда мне торопиться?!
Днем раньше – днем позже, какая разница?! Не верю в эту грань,
чушь. Какая разница, если ты уже понял, что тоже можешь ступить
на дорогу. Если ты сам Замар!
…………
Чуть
не разбил витраж с девушкой в голубом платье. Люблю ее. А что,
если и ее… потом, все потом…
Завтра!
Завтра! Завтра!
…..
Иду…..”
Последнее
слово явно выводила дрожащая рука… когда
это было? Перед визгом сирены под его окном…
но что же произошло?
“Они
знают. Знакомые незнакомцы, разрази их гром! Неужели, просто натурщики?
Или? Пэсэль-замар?! Но что это значит?! А если и натурщики, то
почему эти статуэтки так малы? Опять вопросов больше, чем ответов…
Я точно сойду с ума… как он…” – Ставия
закрыла дневник, засунула его в самый низ какой-то стопки; прикрыв
глаза, прислонилась к полке.
“А
куда тогда пропали? Ведь сегодня их в доме уже нет, или я что-то
путаю?.. Я сплю. Разбудите меня, пожалуйста…” – тишина начинала
звенеть в ушах, складываясь в мелодию, в воображении возникали
смутные образы: руки бегут по клавишам, пианист сидит, выпрямив
спину, серьезный, но будто готовый в любой момент засмеяться:
”Вы действительно поверили, что я не умею улыбаться?” Стоп.
Стоп!
-
Ну здравствуй, десятый…
-
Рад тебя видеть, Ставия, - человек крутнулся
на стуле, обнажив ямочки на щеках, и, казалось, расплылся в улыбке
еще больше, заметив, как девушка опешила, явно не ожидая, что
в таком “субтильном юноше” помещается такой голос, а потом смутился,
смущенно улыбнувшись. – Тогда, может, я лучше помолчу?
-
Ммм… нет, - Ставия улыбнулась в
ответ.
Он
засветился, протягивая руку:
-
Малáх Станú .
Мал…
-
Можешь мне что-нибудь сыграть?..
-
Почему нет?
Клавиши, клавиши, черные, белые.
Чуткие пальцы, горькие, смелые,
Бьют вас, не зная, как больно звучать,
Тихо шуметь или громко молчать.
Клавиши, клавиши – четкие линии,
В воображенье рождаете синие,
Красные, желтые всполохи… Бедные,
Клавиши, клавиши, черные, белые… -
Проносились
в голове строки, Ставия посмотрела в
Зеркало, без страха, без озноба: пыльная комната в отражении была
неподвижна, как и острый силуэт музыканта, который внезапно опять
засветился улыбкой, играя все быстрее и веселее, и вдруг в упор
глянул в Зеркало, в ее глаза.
-
Странная штука, правда? Вроде, просто стекло, а чем-то от него
веет…
-
Согласна… Возможно, это будет нескромный вопрос, но вы знакомы
с Оманом, не так ли?..
-
Немного. Ты ничего не слышала о доме-музее Ришона?
-
Нет, а при чем тут… - она не слышала о доме, но, если ничего не
путает, только что читала о его хозяине.
-
Тогда пошли! – она не успела ничего спросить, так как он пулей
вылетел из комнаты, схватив ее под локоть…
Был,
видимо, октябрь. Туманный, с сердитыми холодными порывами, но
сегодня, впервые за всю осень, озарившийся белесыми солнечными
лучами, немного колючими, но все равно ласковыми. Ветер решил
вспомнить свое беззаботное детство, путаясь в растрепанных волосах,
бросаясь на смешную, стоящую торчком, челку Мала, открывая объятия и вдруг, посмеиваясь, уносясь ввысь.
Как
сказал десятый, дорога занимала несколько часов, ибо дом находился
на окраине, но, казалось, он иногда специально сворачивал не туда…
Ставия устала искать ответы на риторические вопросы, но
все же спросила:
-
А почему обнаружил себя только сегодня? Отбился от стаи?
-
Ну, кому-то надо было отвести тебя к музею… не спрашивай, зачем
и с какого перепугу… Пожалуйста… Я объясню позже.
-
Я и не собиралась… - буркнула она. – Хорошо, а почему именно ты?
-
Так пал жребий…
-
То есть, вы “разыграли меня в рулетку”?
-
Нет, в карты! – Мал глянул на нее в упор и тут же отвел глаза. – Прости, глупая
шутка. Просто всем хотелось пообщаться с тобой…
-
Я дальше не пойду! – Ставия резко остановилась.
– Мне надоело! Два дня голова идет кругом. Зеркало, которого я
почему-то перестала бояться, мои стихи, вдруг оказавшиеся вашими
песнями, сплошные тайны… А все ради чего?..
Откуда я знаю, действительно ли меня ждет музей?!
Малах окаменел на секунду, явно не зная, что сказать.
-
Ты права… Нельзя доверять человеку, которого видишь впервые, - он выглядел
расстроенным. – Я знаю, что не имею права этого говорить… надеюсь,
они меня поймут… Ты же слышала о Пэсэль-замар?
Это я… и все мы… И то, что ты нашла сегодня
дневник Ха-ахарона не случайно.
-
Откуда ты зна…
-
Я много, что знаю. А тебе следует знать, что Ришон
– тоже скульптор, живший около трехсот лет назад. И именно с ним
связана легенда о Пэсэль-замар… о нас… Понимаю, что
ты вряд ли могла ее слышать… что ты устала, что напугана, но все-таки
хочешь разобраться в этих секретах, и у тебя есть полное право
не доверять. Но если ты подождешь совсем немного – ты узнаешь
ответ… Осталось идти чуть меньше часа.
Она
обреченно посмотрела на пустые окна серых домов, полуголые ветки
и тихо кивнула. “Мне уже все равно… все равно… Ставия,
проснись…”
Дом
расположился между высоченных, многое повидавших, деревьев. Они,
корявые и осыпающие его крышу мириадами листьев, заглядывали в
окна, подбирались корнями к подножию.
Внутри
было много народу, звучали оживленные голоса. И первое, что бросилось
в глаза - миниатюрная пожилая женщина, тонким голоском тараторившая
своему супругу:
-
Посмотри! Посмотри! Как похож! – она
указала на невысокого человека у окна. – А вдруг это натурщик!
-
Дорогая, он ведь жил триста лет назад, - устало отвечал муж.
-
Точно… Но ведь правда! Копия! Молодой человек, вы так похожи на
одну из скульптур! – расцветшая дама отмахнулась от супруга, попытавшегося
ее одернуть, и тот лишь тяжко вздохнул и отвернулся.
-
Да, мне говорили. Поэтому и приехал посмотреть на такое чудо,
- человек у окна улыбнулся.
-
Вы представляете… - старушка могла еще долго что-то лепетать,
а Ставия разглядывала ее собеседника… Да,
и он пел сегодня ночью в мастерской. Девушка мысленно провела
пальцем по каменным волосам, поймав себя на том, что ожидает,
когда те рассыплются у нее под руками взлохмаченными прядями.
И теперь она видела, что глаза этого человека действительно светлые
и лучистые… Она вопросительно глянула на Мала.
-
Это Зив .
Что еще тебя интересует?
Ставия покачала головой и прошла вперед. Тоска охватила
сердце; в доме Омана осталось так мало вещей, напоминающих о прошлом,
а здесь все сохранилось, хоть и было на много лет старше…
Девушка
обернулась: Мал куда-то пропал, а Зив
продолжал мучиться, выслушивая бесконечные восторги дамочки, но
отвечал вежливо, светло улыбаясь.
-
И вот наконец вы видите те самые скульптуры, - раздался откуда-то
зычный голос, Ставия прошла несколько
шагов и очутилась в огромной мастерской, обомлев на пороге. –
Именно им Ришон посвятил многие годы своей жизни. Существует легенда,
что он вложил в них столько любви, что стоило приложить ухо к
тому месту, где у человека находится сердце, и ты услышишь тихий
голос. Считается, что это пели души, которые появились у камня
в результате стараний гениального скульптора. Желающие могут послушать.
За отдельную плату, - экскурсовод сдержанно улыбнулся. – На противоположной
стене висело огромное зеркало. Говорят, что однажды Ришон
нечаянно попал по нему троянкой, отчего по стеклу прошла длинная черная трещина –
так называемая “линия жизни”. И постепенно отражения скульптур
наливались цветом, становились все больше похожими на людей, пока
однажды не ожили. Считается также, что, поставив перед ними сейчас
такое зеркало, ты позовешь их и сможешь поговорить с теми, кого
мастер называл Пэсэль-замар, послушать
их песни.. Но, как видите, зеркала нет,
и сказка остается сказкой. Достоверно известно лишь, что Ришон
через некоторое время пропал без вести…
Десять
скульптур, десять больших копий тех статуэток… Искрящийся Меир,
подбивающий “честное население” подпевать, куда-то улетающий Эф
Ламроми с небесным голосом, мягкий,
медленный Хай, тонкий Амит Кахóль-Эйнáим
,
Зив, отбивающийся сейчас от навязчивой старушки, Арье,
не жалеющий барабанные перепонки слушателей… Малхин
и Бек, Закархам и Мал… И опять перед
глазами поплыли белые стены, молчаливые люди в халатах, и не получалось
взять себя в руки.
-
Душа Ришона тоже перешла “на ту сторону”, - услышала Ставия над ухом шепот.
-
Зив, может мне кто-нибудь объяснить, что здесь происходит?!
-
Тшш, не шуми. Даже сказки иногда основаны на реальных событиях…
В это сложно поверить, но зеркало действительно было, и
каждое слово легенды – правда.
-
Я уже ни во что не верю! Что за… - Ставия
выбежала из дома, провожаемая удивленными взглядами посетителей.
-
Тпру! Успокойся. Успокойся, солнце, - поймал ее Мал.
– Подожди! Просто выслушай, а потом делай, что хочешь. Просто
выслушай!
Девушка
устало прислонилась к шершавому стволу.
-
Только давай чуть отойдем. Не хочу мелькать, Зиву вон уже досталось…
Ветки
уносились в высоту, упирались в белизну облаков, роняли желтеющие
лоскуты, не успевшая высохнуть земля чавкала под ногами.
“Неужто решили вдесятером рассказывать?” – промелькнула пугливая
мысль. – “Точно…”
-
Так, только давайте сначала перезнакомимся! На всякий случай,
- заулыбался Стани, играющий роль массовика-затейника, и Ставия тоже, помимо воли, улыбнулась…
Через
пару минут, после горячих рукопожатий, повисло молчание.
-
Так значит, если я не сошла с ума, и легенда – правда, это я позвала
вас?.. Вернее… Но почему тогда маленькие статуи… Я запуталась…
-
Да, позвала… А теперь позволь начать с начала. С историей, которую ты
только что слышала, был знаком и Ха-Ахарон.
Однажды, когда он был еще совсем юн и учился у мастера, подавая
огромные надежды, он попал сюда… По случайности
ему достался лишний билет… И он поверил, позавидовал. И через
несколько лет, когда закончил обучение и поселился в одиночку
в том доме, приобрел огромное зеркало, выбив на нем троянкой черную трещину… И каждую
ночь приходил сюда, делая копии, чтобы проверить правдивость легенды,
позвав нас… Гений. Он смог.
-
Тогда сколько же вам лет?
-
Неужели ты думаешь, что время по ту сторону стекла идет так же
быстро? На самом деле оно не ощутимо…
Оман
рассказал нам свою историю, он хотел создать девушку, оживить…
Единственная проблема состояла в том, что мы не можем долго находиться
здесь, иначе… смерть… Поэтому скульптору
нужно было самому как-то ступить на дорогу, на дирэхрей, чтобы воссоединиться с возлюбленной. И это возможно.
Возможно, если поет душа. Как у тебя… Но
так сложно удержаться на грани, когда есть только два пути – дирэхрей
или сумасшествие… Оман не удержался, и поэтому не успел “оживить”
девушку. Он знал, что за зеркалом есть светлый мир, спешил, сорвался…
Теперь у тебя тоже только две дороги.
-
Я не понимаю…
-
Этот город, тяжелый и горький, с металлическим блеском каменных
стен, путает в своих улицах, что-то нашептывает, не спешит снять
с жителей оков. Но если у тебя “слышен в груди голос”, ты достоин
вырваться отсюда, а главное – можешь это сделать. Ставия,
и ты можешь… Ведь Лирота разрешила тебе прочитать
дневник. Да, она - тот сторонний наблюдатель, который знает обо
всем, что происходит в доме, она своеобразный страж тайны. Ты
не испугалась Зеркала, и она разрешила приоткрыть завесу. Только
Замар может ступить на дорогу…
-
Значит, я уйду, а всех остальных будет продолжать душить Ир-атика?!
Нет, спасибо!
-
Ты и поверить не можешь, у скольких человек поет душа…
-
Тогда почему бы не взять и не перейти “туда” всем?!
-
Потому что они не знают, что могут, не знают эту историю.
-
Тогда я расскажу. Я… Я не могу уйти одна…
-
Ты не сможешь рассказать… Ведь тебя примут
за сумасшедшую… Человек должен прийти к этому сам. Безусловно,
не у всех в сердце играет музыка, но те, у кого все-таки слышны
в душе переливы, должны сами узнать это и поверить. И только тогда
эта душа обретет путь.
-
Но ведь это произошло случайно! Я просто забыла статуэтки на полу!
Потому что наверху посыпалось стекло, и я думала…
-
Скажи спасибо Лироте. Хотя действительно, на твоем месте мог оказаться почти
каждый…
Ставия вздохнула.
-
Но если душа уйдет… Я умру?
-
Смотря что иметь в виду под словом “смерть”…
-
Я не боюсь умереть, не боюсь идти… но
и сойти с ума я тоже не боюсь… Я не пойду. Я не могу оставить
тех, кто помогал мне в трудную минуту. Не могу променять горечь
других на светлый мир для себя.
Звякнула
странная тишина…
-
Тогда я тоже не буду возвращаться, - прозвучал внезапно голос
одного из Пэсэль-замар.
-
Ты сошел с ума?! – Ставия округлила
глаза.
-
Мы не имеем права отбирать у тебя право выбора и уговаривать.
Но у меня тоже есть право…
-
Но ты же…
-
Я знаю. Но, во всяком случае, моя совесть будет чиста.
-
Простите, мне надо побыть одной…
VIII
Этот
город, тяжелый и горький…
Этот
странный сон.
Эта
осень.
Бред.
Я давно перестала верить в весну,
Верю только в прозрачные мысли магнолий.
Кто-то там обкусал золотую луну,
Там – на востоке.
Я давно позабыла верить в тепло,
Верю только в свой голос и мраморность щек.
Шаг за шагом дорога бежит под уклон,
Вновь на закате.
Постою, помолчу, посмотрю в этот город,
В его черные руки, в пустые глаза.
Попрошу тебя, ветер,
Ты задуй мои свечи,
Унеси далеко, за твой вздох в небесах.
Я давно разучилась верить в мечту,
Верю только в дорогу, мой свет и туннель.
Мой сорвавшийся голос летит в пустоту
Так высоко.
Постою, помолчу, посмотрю в отраженья,
Улыбнусь и скажу: “Вот и все. Я ушла”
Попрошу тебя, солнце,
Ты смотри в то оконце,
В дом любимых. А я ухожу навсегда, -
Я
тихо пела, медленно вышагивая по асфальту. Что бы там ни говорили,
у любого человека раздвоение личности, и сейчас во мне боролись
эгоизм и совесть… Слишком много событий произошло за столь короткий срок. Всего
два дня – и тебе сообщают, что ты не та, кем себя считала, и слова,
над значением которых столько времени ломала голову – относятся
почти к каждому…
Впервые
в конце туннеля с гордым именем Ир-атика
забрезжил свет. Если я останусь – умрет душа, а если нет…
Темнело,
город возвращался к своему обычному расположению духа, холодному
и дождливому. Я прошагала много часов, но не чувствовала усталости…
Жаль, что я не спросила, ступал ли на дорогу кто-нибудь
из дома раньше меня.
Дождь.
Только
в доме… В Доме было сухо и тепло, здесь опять всю ночь звучали голоса…
И я решила не вспоминать пока про свой счастливый билет, забыться
на некоторое время. Я поняла одну вещь, и приняла решение. Но
оставила ответ на потом…
В
мастерской яблоку некуда было упасть, а никто не мог и вообразить,
кто сейчас поет перед ними, да и не особо задавался этим вопросом,
просто обратившись в слух.
Песню, что споешь для всех,
Ветер бросит вдаль.
Звонок в ней счастливый смех,
И светла печаль.
-----------------------------
Окна настежь открой
И в дом впусти рассвет,
Поверь мне,
Поспеши за мечтой,
Не жди, лети ей вслед, -
И
мы улетали, мыслями, чувствами, взглядами…
Начинаемые
всеми вместе, а потом распадающиеся, нет, не на десять, а, казалось,
на сто голосов, переливались, перекатывались, звенели с помощью
Эфа и цементировались нижними нотами Мала
радужные песни.
Зив
задорно пел, лучась изнутри и порой ставя брови домиком, Меир
опять не давал никому покоя, подливая масла в огонь, шутил…
Ноты,
брызги, искрящиеся сполохи – рябило в глазах и ушах.
Амит нежным голосом негромко напевал, строя девушкам глазки,
Бек в мгновение ока перевоплощался из знойного дитя востока в
изысканного жителя запада и озарялся иногда детской улыбкой, Эф
паясничал, то бросая в пол смущенный взгляд, то подмигивая, то кривляясь,
а затем дразнясь самыми, что ни на есть высокими нотами. Хай добавлял мягкого, глухого звучания и гармонии, Закархам – матовых живописных оттенков…
Аттракцион.
Вверх – вниз, в страхе, с криком, с восторгом. Вниз – вверх, затаив
дыхание, затихнув в ожидании новой порции адреналина. Карусель.
Мелькающие образы, головокружение, слева – направо, справа - налево…
Я не удивлялась, что в воображении возникают эти картины…
И
когда все затихало, ситуацию брал в свои ноты Арье,
до звона стекол, до дрожи в коленках, а затем поднимал одну бровь
и с глумливой улыбкой пел тихо, неожиданно снова взрывая воздух
и срывая безумные овации. Мал балансировал на грани слышимости, только с противоположной
от Эфа стороны, заставляя сомневаться в том, а простой ли он человек,
ласково что-то нашептывал, а потом сердито “рычал”. Малхин связывал все голоса воедино, играя без музыкальных
инструментов, и вдруг высыпал в песню щедрую ложку пряностей…
И
вдруг… я проснулась…
Протерла
глаза, боясь их открывать. И не зря…
Ветер
птицей бился в окна, шевелил листву деревьев во дворе… золотую…
-
С добрым утром! – я обернулась и чуть не подпрыгнула от радости
– в дверях стоял Эф.
-
С добрым утром! Опять по жребию выбирали, кому меня будить?
Тот
неопределенно пожал плечами, мол, думай что хочешь, и сделал невинный
взгляд.
Оно
было огромным, во всю стену. В толстой раме из потемневшего дерева.
Оно было по истине пугающим и одновременно завораживающим… Зеркало
с косой черной “линией жизни” от пола до потолка…
Десять человек молчали, не торопя меня с решением, но я
приняла его еще ночью, и сейчас вглядывалась в их лица, в их отражения,
будто пытаясь как следует запомнить. Почему-то мне казалось, что
они не должны отражаться в Зеркале, но это было
не так… Я еще раз огляделась и столкнулась взглядом с самой
собой, улыбнулась и едва заметно кивнула.
-
Пошли?
-
Не страшно? – спросил один из Пэсэль-замар,
но я отрицательно помотала головой. Обратного пути все равно не
было.
-
Только… я ведь не смогу вернуться?..
-
Никогда, - Пэсэль-замар печально опустил глаза. – Без скульптуры нельзя
будет тебя позвать…
Я
медленно зашла в мастерскую посмотреть на спящих,
поднялась на второй этаж, распахнула окно навстречу сухой листве,
подошла к Лироте.
-
Спасибо. Спасибо тебе… - я прикоснулась губами к холодному стеклу.
– Обещай мне, что разрешишь многим ступить на дорогу…
Пожалуйста… А я буду помнить. Спасибо…
Пэсэль-замар взял меня за руку. Глаза – в глаза к своим отражениям,
молча, и не было никакого страха, только какое-то детское чувство
покоя и любопытство. Казалось, прошло несколько часов без движения,
но я знала, что ощущения врут, вот и спина стала затекать, закружилась
голова, на миг пропало отражение… Или
я просто моргнула? И в этот момент я мысленно, безвольно сделала
шаг, оставаясь на месте.
Ничего
не изменилось. Я и десять человек в комнате с Зеркалом. Я оглянулась,
и золотой свет ударил мне в глаза…
IX
Был,
видимо, октябрь. Высокое небо с невероятными радужными облаками
влекло к себе, теплый ветер вздымал фонтаны листьев, в воздухе
слышалась песня и чей-то далекий смех…
Ставия постояла несколько минут на крыльце, просто улыбаясь
и дыша, обернулась… Ее спутников и след простыл,
но девушка знала, что скоро найдет их здесь, и еще чувствовала,
что в доме безумного Омана Ха-ахарона
сейчас светло. И будет светло и дальше, потому что Пэсэль-замар
оставили в нем частички душ, а она принесла в жертву частичку
своей…
Ставия улыбнулась навстречу рассветному чувству…
X
-
Вы не видели Ставию? Утром ее уже не было. Я просто хотел сказать, что…
-
Да, представляете! Представляете…
-
Магнолии расцвели! Осенью!
-
Она их очень любит… Хаб,
ты не видел Ставию?
Я
улыбнулась, глядя на них, смешных. “Еще увидишь, Хаб…
И остальные, если получится… Обязательно.”
Я
оглядела платье, голубая материя опять потемнела от дождей, как
же мне это надоело…
Розовое
солнце медленно поднималось над горизонтом, и только я знала,
что где-то далеко, под цветущей магнолией, в этот рассвет, буквально
пару часов назад появилась еще одна скульптура.
январь – март 2006
|
