Разностильные
произведения в концерте хора следуют одно за другим по степени сложности.
То, что делают артисты на сцене, - феноменально. Каждая исполняемая
ими вещь - это законченный и совершенный
по форме мини-спектакль. Даже блатная «Мурка» в интерпретации Турецкого
превращается в очаровательную комическую оперу с увертюрой, сольными
партиями и танцевальными номерами. Доведенная до экстаза публика сначала
заворожено слушает, затем начинает подпевать, орать «Браво!», рыдать
от хохота и никак не хочет расходиться. Так было и в Германии, где
гастроли хора завершились на этой неделе. Но поскольку давно и прочно
знаменитый в России коллектив выступает у нас пока не часто, знаем
мы о нем немного. Поэтому, по многочисленным просьбам читателей, корреспондент
«РГ/РБ» встретился с Михаилом Турецким и попросил рассказать о себе
самом и своем коллективе.
-
Михаил, наши читатели хотят знать о вас буквально всё: где вы родились,
кто ваши родители, в какой музыкальной школе вы учились...
-
Ну что ж, тогда и начнем с самого начала. Родился я в Москве в шестьдесят
втором году. Родители мои - простые еврейские люди. Мама работала
няней в детском саду, а папа - сначала экономистом, а потом мастером
цеха на одной подмосковной фабрике. Я у них - сильно поздний ребенок.
Отец мой, 1913 года рождения, приехал в Москву в 1931 году, естественно,
воевал. Буквально накануне войны познакомился с мамой и увез её из
Белоруссии. А через десять месяцев в местечко, где мама родилась,
пришли фашисты и всех её родственников закопали живьем. Поэтому можно
сказать, что любовь спасла маме жизнь.
-
Ваши родители были религиозными людьми?
-
Родители моих родителей были глубоко верующими, а мой прадед был раввином.
Папа не религиозен, он не верит в то, что жизнь есть где-то еще, кроме
как на земле. Но человек он уникальный. Он, например, в свои 87 лет катается на коньках и ходит в танцевальный зал.
К тому же, он философ. Мысль об отсутствии жизни после смерти его
нисколько не огорчает. Он очень оптимистичен и умеет радоваться солнцу
и всему хорошему, что его окружает.
-
Когда вы начали заниматься музыкой?
-
С первого класса школы. Но, поскольку мои малоимущие родители не могли
купить мне фортепиано или скрипку, учился по классу флейты: она была
доступней по деньгам. А потом, когда мне было лет 10, мой дядя, двоюродный
брат отца, дирижер Рудольф Баршай, услышал
мой голос и посоветовал мне поступить в хоровое училище имени Свешникова.
Там я начал профессионально учиться музыке, пению и хоровому дирижированию.
Потом учился в Гнесинском институте. Стажировался
как симфонический дирижер. Окончил все это с отличием и работал в
музыкальном театре Юрия Шерлинга. А потом
ректорат моего института порекомендовал меня на должность руководителя
создающегося хора Московской синагоги.
-
Когда это случилось?
-
В конце 1989 года. Еврейская американская организация «Джоинт» взялась тогда за возрождение еврейских традиций в
России, в том числе и музыкальных. Одним словом, был запрос, поступило
предложение. Я возглавил хор с первой репетиции. Так до сих пор с
ним и работаю.
-
Переступив порог синагоги впервые, вы уже знали, что будете делать,
определяли себе какие-то задачи?
-
Конечно же не знал! И уж тем более не ставил
перед собой никаких творческих целей: на мой взгляд, творчество и
план вообще не совсем совместимые вещи.
-
А с догматами иудаизма вы были знакомы?
-
Разумеется - нет. Вы же знаете, как преследовалось все религиозное
и еврейское. Но, несмотря ни на что, синагогу по праздникам я все
же посещал.
Но
вообще мне кажется, что многое в моей жизни было тогда решено как
бы свыше. Начинала возрождаться православная церковь, в которой хоровое
пение занимает особое место. А так как истоки христианства лежат в
иудаизме, я понимал, чувствовал, что нечто такое должно быть и в иудаизме.
Я ничего не знал и никто не мог мне про это рассказать, но я интуитивно
чувствовал - должно! Одним словом, я оказался в тот момент в точке
золотого сечения, все совпало и получилось то, что вы теперь видите.
Кроме
того, период этот совпал для меня с очень тяжелым личным потрясением.
За две недели до того, как я получил приглашение возглавить еще не
существующий хор синагоги, в автомобильной катастрофе погибла моя
жена. И вот два этих глубоких ностальгических чувства - личное и национальное
- соприкоснулись. А духовная музыка требует именно такого мощного
внутреннего напряжения...
-
Как же вы подбирали репертуар? Ведь, насколько я понимаю, никаких
партитур в вашем распоряжении не было.
-
Помогли все те же американцы из фонда «Джоинт».
Они дали нам не только ноты, но и привезли в Москву знаменитого нью-йоркского
кантора Йозефа Маловани с
Пятой авеню. Ну а потом, когда мы уже начали ездить с гастролями
за границу, я часами просиживал в библиотеках США и Израиля. Кстати,
многое, что в этих библиотеках есть, попало туда
из России и наша задача состояла в том, чтобы это вернуть обратно.
Так сложился очень богатый репертуар, с которым мы выступаем в крупнейших
синагогах разных стран. Отдельные его элементы мы со временем включили
и в свою концертную программу.
-
А как вообще родилась идея концертной программы?
-
Честно говоря, я не очень люблю хоровое пение, хотя это и есть моя
профессия. Я считаю, что это некий пережиток прошлого. Я хочу сказать,
что искусство предметного пения по нотам сегодня может существовать
только в храме или в опере. Но профессиональным музыкантам тесно в
рамках одной формы. Так в нашем репертуаре появилась светская музыка.
Сначала - еврейский фольклор, поскольку тогда мы считали своей главной
задачей ознакомление российских евреев с их собственной культурной
традицией. А потом пошли еще дальше и стали исполнять и классическую
музыку, и русские песни, и многое другое. Но вообще то, что мы делаем
в своей концертной программе, не является хоровым пением. Лично для
себя я называю это вокальным шоу.
-
Что послужило толчком к этой форме вашего творчества? С чего все началось?
-
С Иосифа Давидовича Кобзона, который заметил нас и пригласил в свой
прощальный тур, чтобы петь сорокаминутную программу из еврейских песен.
Это была огромная работа - около ста концертов по всем бывшим республикам
Союза. И за это время мы почувствовали себя на сцене в новой для себя
роли достаточно уверенно.
-
При этом, насколько мне известно, далеко
не всё и не всегда складывалось в карьере хора гладко...
-
Да, были трудности, и довольно большие. К 1993 году «Джоинт» в достаточной степени к нам охладел, а в России брать
на содержание еврейский хор никто не собирался, мы оказались без средств.
Достаточно отчаянное было положение. И вот приблизительно в то же
время - представляете - приезжаем мы по приглашению на работу в Америку,
а нас никто (не хочу даже вспоминать, по какой причине) не встречает.
Вечер. Мы сидим на Брайтоне на парапете. Идти некуда. Я реву от отчаяния как ребенок.
И тут дочка моя - а я взял её с собой - спрашивает: «Папа, ты чего
плачешь?» Я говорю: «Понимаешь, у меня ничего нет - ни денег, ни обувной
лавки, ни продуктового ларька на базаре. У меня есть только коллектив,
который мне нечем кормить, и который, как выясняется, никому не нужен!»
А она мне: «Папа, ты что? Зачем же тебе ларек? Ты же несешь людям
радость!»
И
вот с этих её слов у нас и начался перелом. Как мы тогда добрались
домой, я теперь уже и не помню. А вскоре нам Борис Березовский дал
немножко денег, чтобы мы могли репетировать. А потом мы заключили
контракт на два года и уехали работать в Майами, откуда посылали деньги
нашим коллегам, оставшимся работать в синагоге в Москве. А в 1997
году нас заметил мэр столицы Юрий Лужков
и мы получили статус государственного коллектива.
-
Ваша аудитория за годы становления сильно изменилась?
-
Сильно. Но я на самом деле понимаю, что вы хотите спросить: как в
такой стране, как Россия, еврейский хор может пользоваться столь бешеной
популярностью? Меня часто об этом спрашивают. И я всегда отвечаю:
мы - маленький любимый еврейский хор большой России. Но на самом деле
все, конечно, гораздо серьезней. Во-первых, мы, так или иначе, часть
русского культурного процесса. А во-вторых, мы постарались вырваться
за рамки национальной замкнутости и сами пошли навстречу публике,
чтобы показать ей, что такое еврейская культура. И публика ответила
нам интересом и признательностью. Нас стали слушать люди других национальностей,
и я этим очень счастлив. Знаете, как бывает? Подходит в Харькове после
концерта мужчина и говорит: «Всю жизнь я считал себя антисемитом,
а вот послушал вас, и понимаю, что просто ничего не знал о евреях».
-
И что, вы хотите сказать, что на ваших концертах не бывает никаких
антисемитских выпадов и провокаций?
-
Бывают, конечно. Но не часто. Да и заканчиваются они порой очень обидно
и неожиданно для их организаторов. Как, например, в Тольятти в прошлом
году. Мы очень любим выступать в этом городе
и ездим туда минимум два раза в год: публика там - потрясающая! При
этом, на весь Тольятти евреев всего человек 50, а в зале, где мы
обычно выступаем, ровно 1400 мест, и никогда нет ни одного свободного.
И вот, в сентябре прошлого года приезжаем мы с концертом. Выходим
на сцену, а через 25 минут сообщают: всем необходимо срочно покинуть
помещение - здание заминировано. На обыск потребуется часа полтора
- после этого концерт можно будет продолжить. А на улице - дождь как
из ведра! А Тольятти - это вам не Берлин: вокруг концертного зала
- ни одного кафе, где можно было бы пересидеть и подождать. Я думаю:
все, пропал концерт! Но не тут то было. Публика наша полтора часа
мокла, но не ушла. Мины, естественно, никакой не обнаружили - это
была чистейшая провокация. Но когда концерт продолжился, мы уж так
дали, а зал так ответил, что чертям тошно стало! Такого сумасшедшего
шоу у нас еще никогда не было!..
-
Скажите Михаил, а в чем, находясь на гребне успеха, вы видите вашу
сегодняшнюю задачу?
-
Поднимать престиж еврейства в нашей стране и в целом топить лед непонимания
и недоверия между людьми. В одной нашей песне есть такие слова: «Пусть
живет Россия дружно - что еще еврею нужно?» Вот в этом, как мне кажется,
и заключается вся сверхзадача и главное предназначение моего коллектива.
Вера
Бурлуцкая
Источник
